Хриплым прокуренным голосом мать Роды сказала мне:
— Ты хороший мальчик, правда?
Отец Роды повел моего отца к себе в кабинет, чтобы показать ему недурную, как он сказал, коллекцию пистолетов и ружей.
— Ну как ты, мам? — вдруг спросила Рода, когда беседа зашла уже довольно далеко. Это прозвучало так, будто они с матерью только что встретились.
— Твой отец, подонок, хочет меня бросить.
Наступила долгая и мучительная пауза. Потом Рода прервала ее:
— Ты ведь знаешь, что это неправда, мама. Всегда знала.
— О’кей. Тогда все отлично, лучше не бывает. — Она снова глотнула из стакана. — Так значит, ты опять вышла замуж. Новая жизнь, да? — Она подлила себе еще и посмотрела на меня. — А ты? Кем хочешь стать?
Она перегнала дым изо рта в нос. На ней были розовые слаксы, а шлепанцы она зацепила за нижнюю перекладину табурета. Ее собачонка не сводила взгляда с моих лодыжек.
— Пока, — сказал я.
Она усмехнулась, потом закашлялась, потом посмотрела на меня подозрительно. Я хотел сказать «пока никем», но последнее слово куда-то пропало.
— Ему всего двенадцать, мама, — вмешалась Рода.
— Хороший мальчик. — Ее мать подмигнула мне и раздавила в пепельнице окурок. — Эй, Билли! — крикнула она в коридор. — На кой черт ему нужны твои ружья? Иди лучше с пареньком поболтай!
Она подлила себе еще.
— Папа тебя любит, — сказала Рода.
— Разуй глаза, Рода, — мать в упор посмотрела на нее. — Ха! — сказала она и снова закашлялась. — Ты всегда была слишком красива, Рода. Нехорошо затмевать родную мать. — Она посмотрела на меня и подмигнула. — Уж я-то знаю, о чем говорю, понял?
На пороге кухни появился отец Роды — рядом с моим отцом он казался широкогрудым коротышкой.
— Мне кажется, тебе хватит, Шарлин, — сказал он жене.
Она снова подмигнула мне и допила стакан до дна.
Отец Роды выглядел не столько рассерженным, сколько смущенным и растерянным. Он легонько потер ладонью свою лысоватую макушку.
— Как тебе папина коллекция? — спросила Рода у моего отца. Теперь она стояла ближе ко мне, отодвинувшись от матери. Я видел пряди мягких, тонких волос на ее шее.
— Впечатляет. Такое не каждый день видишь.
— Пожалуйста, Шарлин. Не при ребенке, — сказал отец Роды.
— Ничего, папа, — сказал Рода, делая шаг к нему. — Мы все равно ненадолго.
— И он будет объяснять мне, что стыдно, а что нет? — спросила мать Роды, сидя спиной ко всем нам. — Человек, который не выходит на люди с собственной женой, будет объяснять мне, что стыдно, а что нет? — Сливка заворчала. Она чувствовала растущее напряжение и зверела. — Который шляется с прошмандовками вдвое его моложе?
Мать Роды крутанулась на табурете и ткнула пальцем в мужа.
— Уйди с дороги, Рода, — сказала она, потому что Рода уже очутилась между ними.
Отец Роды развел руками в извиняющемся жесте и вышел обратно в коридор.
— Трус! — крикнула она.
Поздно вечером, слушая, как Рода плачет, а отец ее утешает, я подумал: интересно, текут ли слезы и из того, прикрытого глаза? Стена между нашими комнатами была тонкой, и я слышал все: их громкое дыхание, снова ее плач, а потом Рода сказала отцу, что любит его. Помню, как все это было странно.
На следующий день Рода предложила мне сесть вместе за пианино. Я признался, что не умею играть, но она сказала, что это неважно. И я сел рядом с ней.
— Закрой глаза, — сказала она.
— А ты?
— Я уже закрыла, — сказала она. — Хотя правый у меня никогда до конца не закрывается.
— И ты им видишь?
— Да. Всегда.
Я закрыл глаза.
— Положи руки на клавиши, — сказала она. — Просто слушай внимательно, и пусть пальцы сами играют что хотят.
Несколько минут прошли в молчании. Воздух между нами уплотнился и медленно пульсировал.
Ее первая, низкая нота разлилась гулом. Потом она извлекла еще несколько, и они заняли свои места в воздухе.
— Здорово, — сказал я.
— Слушай, — шепнула она.
Я слушал, пока некоторые из нот вокруг не стали как будто моими, а потом и не как будто. И не так уж плохо у нас получалось: раздробленная мелодия, складная, потому что дыхание Роды было совсем близко к моему.