— А вы думаете, я смогу его после этого носить?! — истерично воскликнул сентиментальный переросток. — И никакой он не дорогой. Ткань только. А шил я сам.
— Смотри-ка, ничего сшито… очень даже… — внимательно разглядывая пиджак, констатировала Маргарита Андреевна. — Пожалуй, я себе заберу. Папаше своему отдам, у вас с ним один размерчик — он у меня такой же щупленький.
— Марго! — строго одёрнула её Татьяна Георгиевна.
— Забирайте! — выкрикнул интерн.
— Сергей Иванович, вставайте, — мягко обратилась к интерну заведующая. — Давайте, ножками, ножками… Идёмте, мы вас с Маргаритой Андреевной чаем напоим.
Одним чаем дело не обошлось. Пришлось вызывать анестезиолога с внутривенным релаксирующим коктейлем. А затем — звонить папе безутешного Сергея Ивановича. Чтобы забрал свою «нежную сладкую сы́ночку» домой.
— Иван… простите, как ваше отчество? — обратилась Татьяна Георгиевна к родителю, любезно препровождённому из приёма к ней в кабинет, где на её собственной койке посапывало, всхлипывая, великовозрастное недоразумение.
— Для вас, Татьяна, просто Иван! — расплылся в обольстительной улыбке папаша.
— Для вас — Татьяна Георгиевна, — надменно сказала уставшая заведующая. — Иван, — продолжила она более сдержанно, без металла в голосе, — медицина — не совсем подходящее занятие для вашего парня.
— Я знаю, что он тряпка! Но его покойная мать так хотела, чтобы он стал врачом! Хотя он с детского сада только и делал, что рисовал всякие тряпки, шил всякие тряпки и наряжал в эти тряпки кукол, тряпка! Он даже себе одежду сам начал шить чуть не с пятого класса.
— Так отец хотел или мать? Что-то папа с сыном путаются в показаниях.
— Мать хотела. Ну и я. В память о ней. А этот придурок всё шьёт и шьёт. Полуобъём бедра, понимаешь!
— Что?
— Это я ему такую кличку недавно дал. Он загорелся идеей шить трусы. Вы, Татьяна Георгиевна, знаете о таком? О полуобъёме бедра? А как он виртуозно штопает даже самые дорогие брендовые тряпки — никто и с лупой не разберёт!
— Понятия не имею о полуобъёмах! Об объёме циркулирующей крови — пожалуйста. Швы по разным авторам умею накладывать. А о полуобъёме бедра — не слышала. — Она улыбнулась. — Мне искусство штопки только по живым тканям известно.
— А этот пришибленный знает. И, что характерно, — вы будете смеяться! — отличные трусы шьёт, поганец!
— Не буду смеяться. Трусы шить — тоже дар, между прочим. Ну и тем более, зачем тогда медицинский?
— То есть рождённый ползать летать всё-таки не может? — скептически усмехнулся Иван, так же похожий на своего сына, как арабский жеребец на декоративного кролика.
— Кто для чего рождён и что ему с этим делать — дело деликатное. И уж точно — не наше с вами. А если и наше, то до тех самых годков пяти-шести. Дальше — не навреди. А я сыном, умеющим виртуозно штопать или трусы шить, гордилась бы! — Татьяна Георгиевна немного помолчала. — Иван, ваш сын сегодня пытался оживить плод от поздняка. Позднего аборта. Такого аборта, что обыватели именуют «искусственными родами». Это жестокая операция. Несложная, но жестокая. И «на выходе», извините за несколько неуместную терминологию, мы имеем вполне себе сформированный плод. Такой, что очень похож на новорождённого. Только меньше. Ручки у него, Иван, ножки, у такого плода. Личико… Чаще всего они рождаются уже мёртвыми, потому что мы убиваем их внутриутробно. Вы же понимаете, что тот, кто виртуозно штопает и шьёт трусы и поправляет на живых желанных младенцах чепчики, содрогнётся, увидав такое. Я уже не говорю о его неспособности хоть когда-нибудь выполнить такую операцию. Очень редко, Иван, такие плоды рождаются… не совсем мёртвыми. Они нежизнеспособны. И плюс-минус быстро умирают. Иногда акушеркам приходится кое-что предпринимать, чтобы не длить то, что люди привыкли называть страданием… Даже вы, Иван, слегка побледнели. А ваш сын сегодня заперся с подобным плодом в подвале. Когда мы его оттуда выманили, он ещё долго бился в рыданиях у меня в кабинете, обвиняя всех акушеров-гинекологов и меня лично во всех грехах и предсказывая адовы муки после смерти. Не обрекайте его на адовы муки ещё при жизни. Всё равно из него приличного врача не выйдет.
— Я его в терапию отправлю.
— Я не сказала, что из него не выйдет приличного акушера-гинеколога. Я сказала, что из него не выйдет приличного врача. В терапии тоже всякое случается, знаете ли… Я рапортую о случившемся начмеду, главному врачу и профессору, курирующему интернов. Если вам важно не то, кем будет ваш сын, а будет ли он вообще — разрешите ему заниматься тем, что ему по душе. Пока не поздно. Я вообще не понимаю, как он медицинский вуз окончил! Хотя так, как их теперь там учат… В общем, забирайте его отсюда для начала, — Татьяна Георгиевна кивнула на койку. — А дальше — дело ваше. В моём отделении его больше точно не будет.