— Сын, ты отлично держишься в воде! Из тебя выйдет прекрасный пловец! На море я тебя научу плавать. Давай, я тебя буду называть, как самого лучшего пловца в мире? Я тебя буду называть Кроль! Давай?
— Давай, папа, — радостно соглашался Костик. Ему нравился этот дядя, его папа, с которым так легко и весело.
Сначала было море. И еще солнце лилось откуда-то сверху, может быть, с самой высокой, белой от снега горы. Бег с передышками, когда начинало колоть в животе. Страшные собачьи пасти с огромными языками, с которых капает слюна. Спасительное платье и толстая нога — за них надо прятаться. Смех, добрая рука теребит круглую, «под ноль», голову…
Большая желтая бумажка, скользкая на ощупь. В обмен дают голубую продолговатую бумажку. От нее сердитая тетя в пиджаке и очках отрывает кусочек. Первый ряд перед экраном, а если сгонят — просто на полу. Смех до колик, до истерики, когда на экране под веселую музыку падают, получают затрещины и пинки, проваливаются в ямы, проламывают стены, пачкаются в чем попало… Так и хочется после кино влепить кому-нибудь подзатыль-ничек, какому-нибудь зазевавшемуся малышу, да чтобы ловко, чтобы он не понял, от кого и за что — так еще смешнее… Однажды, получив от матери желтую бумажку, Левка помчался в кино самым коротким, еще не изведанным путем — через решетку паркового забора. Большие пацаны лезли через верх, маленькие — между вертикальными прутьями решетки. Левка померил головой между прутьями — сдавливает немножко, но проходит, — значит, и весь пройдешь. И он, выдохнув из себя воздух, стал протискиваться. Но сдавило грудь прутьями, закололо в животе — он вдохнул и застрял. Он пыхтел, сопел, пытался выбраться назад. Но назад голова уже не проходила, она словно разбухла — и он застрял окончательно. Слезы и сопли измазали лицо, рубашка на груди под прутом уже в крови, а в кулаке — желтая волшебная бумажка. И вдруг пацан, вроде знакомый, вроде из соседнего двора: «Давай деньги, куплю тебе билет! А ты шевелись, шевелись — и пролезешь!» Разжал кулак, вынул желтую бумажку, мгновенно перебрался через ограду и помчался к кинотеатру. Левкины силы удвоились — кино уже скоро начнется — и он стал биться, дергаться.
Тут проходил какой-то дяденька в кепке и с папиросой. Он остановился, глядя на Левку, затем руками разжал прутья. Левка дернулся из последних сил — и оп! — он в парке. Смахнув сопли и слезы, он помчался со всех ног — подбежал, а возле кинотеатра уже никого. Около урны под портретом радостного, круглоголового человека лежала почти целая папироса. Левка ее подобрал. Потом он слонялся туда-сюда — вот кино кончится, он возьмет у того пацана свою желтую бумажку и вместо нее получит из окошка кассы голубую. Он даже постоял около окошка, но тетенька его не заметила. Без желтенькой бумажки он был для нее никто. Того пацана он так больше и не видел. Мать нашла у него в кармане папиросу и выпорола. Он долго всхлипывал на досках за флигелем и мечтал, что придет дядя в круглой кепке и с папиросой во рту, снимет ремень и настегает мать за него, Левку. Полностью он успокоился тем, что принялся ловить мух — опаливал им спичками крылышки и лапки.
Учился он плохо — ничего не запоминал — и учителя называли его жалостливо «тупичок». Голубой билет в кино уже давали всего лишь за блестящую десятикопеечную монетку, таких у школьной мелюзги можно было набрать много — и за так, и за фантик, спичечную этикетку, красивый камешек. Его ругали, но прощали — к тому времени у него умерла мать.
Тетка была веселая, хоть и насмешница. Иногда она варила вкуснейший борщ, а по праздникам — вареники с вишнями. Жили они в своем доме. Летом у них собиралось много незнакомых людей, угощавших его жареной рыбой. Еще он подкармливался алычой, абрикосами и шелковицей. Его матрац и одеяльце размещались на паутинистом чердаке флигеля, а внизу летом жила тетка. Спала она беспокойно, со вздохами, вскриками, но он забирался к себе по щелям и выступам стены, через окно и, едва приложив голову к подушке, засыпал.
Он обитал между чердаком флигеля и морем; на чердаке играл в Тимура и его команду, а в море представлял себя дельфином или человеком-амфибией. Записался в секцию плавания — резь в глазах от воды, нехватка воздуха, тренер-бог, курящий короткие сигаретки, друг-соперник, не дававший проходу, пока яростно не бросился в ответ на его обиды, не сцепился с ним, не ударился лицом об лицо до крови… И круглый год сырые кеды с рвущимися шнурками. К десятому классу он вытянулся, плавал почти по первому взрослому разряду и иногда для понта курил при тетке дорогие сигареты с фильтром. Как-то тетушка уехала к очередному жениху, и одинокая квартирантка, толстая блондиночка между тридцатью и сорока, целых две недели знакомила его с женскими секретами. И до того дознакомила, что тренер повел его к врачу, который констатировал: «Истощение». Так он усвоил, что мужчины служат женщинам, а не наоборот.