На лице Людмилы застыла недоверчивость. Зато Маргарита ударилась в рассуждения о добре и зле, о законном и незаконном счастье и т. п., а под конец своих речей воскликнула:
— Ага, вот зачем нужны преступники! Они же как микробы-заразоносители — размножаются там, где общественный организм ранен или ослаб; обнаружены где такие микробы — значит, здесь болячка, здесь лечить надо!
А Людмиле припомнился удивленный долгий взгляд Анатолия; она тогда мягко пояснила всем, что ничуть не настаивает на усыновлении, хотя от слов Геннадия у нее, конечно, потеплело на душе — сама его искренность подтверждает любовь… Собственно, брат Огородникова — это второе… Когда-то она усилием воли исключила Лебедева из своего сердца, теперь же мигом отнимает у него сына… Ее личность, ее любовь. не уберегли Лебедева для Костика, для семейного очага. Она же тогда бросила его, оставила на произвол судьбы, — это же и ошибка ее, и вина… Перестук колес, ощущение непоправимой вины, сон… сон, скользящий по редким огням в черном окне, похожий на забытье.
Лебедев присвистнул и изобразил на лице изумление: «Целая делегация! А вроде уже не сезон?» У него на щеке крест-накрест пластырем был прилеплен марлевый тампон. «На той щеке», — отметил Огородников. В довольно большой комнате, стилизованной под белое — белая мебель, шкура белого медведя на полу, белые люстра и ваза с белыми цветами и т. д., Лебедев без слов плюхнулся на диван, прикрыв голые ноги полой своего белого махрового халата. Огородников подумал, что пахнет больницей, хотя идея этой комнаты — свадебная белизна, теперь запущенная по безразличию и лени.
— Глупо стоять, когда не приглашают сесть! — прощебетала Маргарита, выпрыгивая из туфель на медвежью шкуру: —Еще глупее чувствовать себя глупо в белом царстве свободы!
— Царстве пыли и запустения, — грустно произнесла Людмила и уже деловито, с беспокойством подошла к дивану потрогать Лебедеву лоб: — У тебя температура? Что пьешь?
Лебедев утомленно поднял на нее несколько воспаленный взгляд и сказал, что раз уж притащились, то пусть к нему не лезут, а делают, что хотят. Женщины сделали кофе. Лебедев полулежал на диване, остальные расположились на шкуре.
— В общем, скоро мы с Людой заключаем законный брак. Я хочу усыновить Костю. Мы с Людой считаем, что так будет лучше для всех, — нарушил неопределенное молчание Огородников. И тут же почувствовал дремучее и презрительное равнодушие того, к кому он обращался.
Равнодушие всегда накатывало на Лебедева, когда кто-то ему особенно или нравился, или не нравился — оно инстинктивно предохраняло от преждевременных эмоциональных шагов. Этот кривоногий, широкогрудый субъект с дотошным, наработанным говором и заметными глазными мешками на довольно-таки молодом лице ему не нравился — не успел приехать, а уже вынуждает шевелить мозгами и принимать решения; Лебедь не любил решать того, что не входило в его планы: раз не входит, значит, фактически и не существует.
Людмила остро переживала каждую нотку в голосе Огородникова, каждый жест в молчании Лебедева. Для нее атмосфера этого нелепого кофепития звенела от любви. Никогда в жизни она не испытывала подобного напряжения в душе: инстинктом она любила Костьку, умом и сердцем она любила Огородникова, друга и опору, но ведь и Лебедева?! — да! да! любила! любила как юную, далекую и до беспамятства прекрасную свою жизнь!.. Ой, не упасть бы в обморок…
Маргарита тем временем взяла на себя роль хозяйки, чуть ли не лучшей подруги Лебедева, от чего поощрительная улыбка скользнула по его лицу. После бутербродов и чая Маргарита принесла из сада груши, красивой горкой уложенные на подносе; одну, надкушенную, она держала по-детски в зубах. Огородников взял небольшую зеленую: «Люблю незрелые», и мигом съел. Лебедев вздрогнул, нерешительно потянул руку к подносу, но вдруг схватил грушу ото рта Маргариты: «Уж эта не отравлена!» Маргарита опешила, краска залила ее лицо.
— Ну, скажите, скажите же! — вскричала она. — Скажите всю правду или неправду, но всю! Лебедев, ты скажи, что тебе чихать на всех, потому что ты — нравственный дебил! Огородников, а ты скажи, что ты — следователь и все знаешь про его делишки, сейчас приехал его перевоспитывать, а если не выйдет, то тогда арестуешь!
— Нечего сказать, — глухо произнес Лебедев, обращаясь к Маргарите. — У меня мелькает лишь один вопрос: он что, импо, сам не может ей ребенка сделать?