В армии он попал в спортроту, играл в водное поло. Забивал много мячей, применял жестко и беспричинно недозволенные приемы. Даже свои хотели как-то его побить — за жестокую, без правил, борьбу даже на тренировках.
Он демобилизовался в июне; тетка опять хотела пристроить его на чердаке, но он засмеялся и попросил квартирантов одной из комнат освободить «помещеньице». Тетка возражала и горячилась, и тогда он простецки, прямо при квартирантах сказал: «Тетушка, а ты не хотела бы заткнуться?» Через пару дней он переселил тетку в эту комнату, а сам перебрался во флигель — так было вольнее. Сказал: «Тетушка, ты всю жизнь прокантовалась без хозяина. Теперь я твой хозяин. Готов сдать пост любому, кто возьмет тебя замуж. И даже, возможно, пущу его в этот дом. А пока — чтобы первое было каждый день, будь добра…»
Тетка, подвяленная красавица тридцати пяти лет, о замужестве была готова шутить и язвить с кем угодно: «Фи, хозяин, сопля несчастная! Может, и замуж меня возьмешь?»
В сентябре он привел в дом компанейского то ли моряка, то ли летчика, предварительно обыграв его в пляжный преферансик рублей на сорок. Этот губошлепистый моряк-летчик носил белые парусиновые брюки. Своей галантной болтовней он восхитил тетушку, и через неделю она уехала с ним на Север, а белые парусиновые брюки остались Лебедю как подарок — к той поре дружки по пляжу и подружки по кафе звали его «Лебедь».
Лебедь устроился грузчиком в торг: прилежно и бессловесно сгружал, нагружал и подтаскивал, но через месяц ушел, украв напоследок два ящика дешевого коньяку. А уже затянула дождями осень, в карты обыгрывать стало некого, и он запил. Пил-гулял… продал шкаф, кровать, кое-что по мелочи, а заодно и груду досок, заросших колючками у стены флигеля. Зато приобрел кучу добрых знакомых; они-то и побили его однажды за какие-то пьяные речи. Он удивлялся и переживал, что эдакая мразь теперь запросто расправляется с ним, — и прекратил выпивки, как отрезал.
Тут в него влюбилась официантка из кафе. Высокая и тощая, она своим длинным носом и свисающими прямыми волосами походила на борзую чистых кровей; она всегда выискивала малейшие поводы, чтобы заслужить ответные чувства, — навела стерильную чистоту в доме, нашла через знакомых ему работу — сторожем-дворником в детском саду, а также сэкономила его зарплату на новые шкаф и кровать. Он почти не разговаривал с ней — она умела понимать его желания и по взгляду прикуривала и подавала сигарету, варила кофе или же переключала телевизор на другой канал. Но однажды, прогнав метлой с детсадовского асфальта весенние лужи и придя домой, он сказал: «Спасибо тебе. Ты меня, конечно, спасла, но я оттуда ухожу, а ты уходи отсюда». В,его голосе было столько равнодушия, что она ушла без слез. Тут опять объявились други-алкаши, но он просто не впустил их за калитку. Они стали грозить неуважением и тумаками. Он вышел и молча надавал всем пятерым пинков и оплеух.
Месяц Лебедь работал слесарем в автохозяйстве — он уже мечтал о собственной машине, а работенка эта как бы приобщала его к мечте, приближала ее. Но вскоре греющая душу мечта отделилась от ежедневной нужды крутить гайки, дышать аккумуляторными парами или перебортовывать тяжелые колеса, и он уволился, прихватив полезный инструмент; к тому же открывался летний сезон.
Сколотив еще два лежака из флигельного диванчика, Лебедь напустил полный дом курортников; цену поднял на полтинник с души. Организовал общий обед в складчину — очень уважал пищу домашнего приготовления. Квартирантам это было на руку, да и молодой хозяин позволял абрикосы и вишни в саду «пользовать без спросу».
Пляжные карты он забросил — заработок это небольшой и скучный. Подвернулась приличная работенка, спасателем, — определенность, уважение, да и не каждый день люди тонут. Однажды он поднял в лодку женщину, начавшую было кричать «Спасите!», и муж отблагодарил его деньгами. Лебедь потом эдак сквозь зубы говорил: «Своего бы человечка под воду; он бы за ноги, а ты вытаскиваешь, — и уважение за труды, и благодарность, а то и медаль…» Шутить он не умел, поэтому никто не смеялся.