Теперь Лебедь много читал — память у него оказалась прекрасной, потому что в школе не использовалась. Менялись его интересы и хобби, но главная любовь была одна — делать деньги. Она заставляла много считать, суетиться, нервничать; какое-то облегчение он находил в самодельной философии — во фразе «маленькие радости и большие деньги» он видел смысл жизни; он тогда уже дорос до понимания того, что каждый — хочет или не хочет — живет по своей философии, необходимой для самоутверждения.
Уже стоял во дворе кирпичный гараж, а в нем — белые «Жигули», уже появилась капитальная пристройка у флигеля, куплены мебель, четыре холодильника, цветной телевизор… А сам Лебедь вдруг попал в тупую полосу раздумий. Мелькало: пресыщенность… нужна подзарядка души… отсутствует удовлетворение… Да, он овладел объемной теоретической информацией, но смысл такого владения остался для него за семью печатями… Что его жизнь? — мозги щелкают как арифмометр, торопливые, безвкусные дни, гонка в никуда… И лишь раздумья удлиняют и наполняют растрачиваемые на суету месяцы. Но больше раздумий, меньше денег…
Он прекрасно знал, что все его денежные деяния наказуемы; но ведь законы изменяются в историческом процессе — стоит ли им подчиняться, если ты Их не устанавливал, и вдобавок теперь они тебе мешают нормально существовать? К тому же против любого уголовного закона всегда найдется опора — и тоже в виде закона — закона какой-нибудь психологии или социологии. Впрочем, все эти законы — мура на палочке; он сам — вот высшая ценность. Окружающий мир уважает тебя ровно настолько, насколько ты сам себя ценишь. Ну а законы — это всего лишь общая условность, чтобы еще удобнее было пользоваться благами жизни.
Однажды в июне Лебедь нырял за каким-то молокососом из золотой молодежи Севера. Тот вместо молока насосался «сухенького» и сгоряча топился от неразделенной любви или просто с жиру. Лебедь дежурил на веслах один. Увидел, как кто-то дергаными саженками поплыл за буйки. На рупор этот «кто-то» не отреагировал, и пришлось гнаться за ним на веслах. А от причала уж и катер к ним плыл. Видя, что его настигает лодка, этот оглашенный молокосос нырнул и долго не показывался. Лебедь свечой прыгнул за ним, увидел конвульсивно дергающееся тело, нашел силы дотянуться до него, схватил, рванулся наверх… Кое-как продержались на плаву, причем утопленник уже вроде и не дышал. Его выдернули из воды на глиссер, сразу стали откачивать, погнали к берегу. А Лебедь остался один возле своей лодки; тут с ним случился обморок и кровотечение из носа — сказались и глубина, и длительная задержка дыхания, к тому же он в ту пору покуривал травку… Кто-то залез в лодку с кормы, его стащили, погнали к медпункту… Чьи-то ласковые руки обмывали его лицо водой.
В Людмиле было нечто от полубогинь-художниц, но при этом твердое знание каких-то правил было ее преимуществом. Она резко, без жеманства объясняла и оценивала все, хотя сама оказалась недотрогой и скромницей. В нем сыграло чувство идеальной пары, и он предложил ей законный брак. Он гордился, что до свадьбы ему не позволялось ничего лишнего, — это совпадало с его идеалом. Тетушка похвалила ее, но ему сказала: «Не по себе ломаешь».
— А все же, какие алименты от него приходят?
— Ровно двадцать три рубля семьдесят копеек. Огородников, ну не мучай меня! Мой муж — белое, туманное пятно неприятных воспоминаний. Он бросил меня с ребенком. Без причины, без повода — просто устранил, выключил нас из своей жизни, будто мы вообще пустое место.
— Вроде все у вас было, все сложилось…
— Я сама так думала, когда поступила в аспирантуру. У меня была тема «Историки о роли личности в историческом процессе». Лебедев очень интересовался моими книжками, он в ту пору забросил свои темные дела и много читал. Знал массу анекдотов про исторических деятелей и авантюристов и наивно верил, что историю делает не борьба классов, а воля и расчет отдельных личностей. Читал он все подряд — и детективы, и монографии, и учебники; но однажды бросил все книжки и заявил: «Твоя история — наглый, продажный обман! Мои глаза видят другое, мои уши слышат издевательский смех обманщиков, моя душа не верит всем этим проституткам! Лучше продавать шмотье втридорога, чем идею по дешевке…» Тут он ударился в народную медицину, а вдобавок стал курить наркотики. Я испугалась, закатила ему скандал. Меня два месяца продержали в больнице на сохранении. Он приходил каждый день и клялся, что бросил, как это называется, «мастырку». Потом я родила Костьку. Он взял нас из роддома, передал тетке, а сам уехал куда-то в Сибирь — три открытки прислал за год. А когда приехал, то опять ударился в спекуляции… А вскоре мы развелись.