Мальчик сболтнул - а «умственное развитие» осталось, все развивается и развивается, и ничем его не перебить. «Приказано ненавидеть».
IV.
…Ехали в метро, говорили - о чем же еще? - об Осетии. Откуда-то снизу к нам прислушивалась бабушка - юркая старушка, явно не городская, в платочке под горло, единственная сухая в мокрой, пылающей пассажирской толпе, - уходящий, рассеивающийся тип. Я на всякий случай потрогала сумку, но бабка деловито заговорила. «Товарищи, у меня вопрос. Муж мой в пятьдесят первом служил с одним парнем, осетином. Хорошие люди, он говорил». - «Ну… разные», - почти согласились мы. «Он говорил, хорошие. У меня пятьсот рублей есть, а куда послать, я адреса не знаю. Газету теперь и не купишь, десять рублей у нас газета стоит. Хожу, спрашиваю людей, никто не говорит». Я назвала адрес осетинской общины на Новослободской. Бабушка обрадовалась - близко, пересадка на Чеховской! - и пять раз повторила адрес. «Я и армянам помогала, - похвасталась она, - сто рублей посылала им на землетрясение - а сейчас копейки. Ну, как-нибудь, с Божьей помощью…»
Вышла из вагона, стояла, улыбалась, махала нам рукой.
Бабушка.
Свободная.
Без газеты, без интернета, без начальника в голове.
Михаил Харитонов
С большой буквы и маленькой
Место, где нас нет
- На нас все держится, - сказал Алексей Яковлевич и немедленно выпил. Кажется, третью - или, может, четвертую.
Я был мал еще. За стол меня пустили на правах сына своего отца. Алексей Яковлевич Японосельский, член-корр. АН СССР, знаменитость, автор культовой книжки «Интересная физика» - писанной в соавторстве с великим Львом Вогау, - приходился моему папе кем-то по научной части: научруком или вроде того. То есть, можно сказать, родственником, если иметь в виду обычный стиль отношений внутри советской науки, особенно внутри Минсредмаша, то бишь атомной отрасли.
Правда, к тому времени мама с папой уже давно и безнадежно разругались. Но Алексей Яковлевич, в отличие от многих прочих, сохранил хорошие отношения с обеими частями развалившейся семьи. Поэтому он и сидел у нас на дачной верандочке, и пил четвертую - а может, пятую.
- Вот это, я считаю, плохо, - отозвался мой дед, уже прикончивший шестую.
Деда моего звали Иваном Михайловичем. В отличие от рафинированного Японосельского у него не было даже аттестата, не говоря о дипломе. Русскому парню родом из детдома - точнее, из детской колонии Шацкого - получить такие ценные документы было сложновато. Поэтому его пачка авторских свидетельств была существенно тоньше, чем могла б в иных обстоятельствах: необразованного ваньку, не имеющего нужной бумажки, очень легко обкрадывать. Тогда это называлось - «оформить на себя». Начальство, сослуживцы и прочая шелупонь оформили на себя три четверти того, что придумал и создал мой дед, простой русский человек Иван Михайлович Кондратьев.
- Чем плохо-то? - спросил Японосельский, берясь за седьмую.
Несмотря на сословные, национальные и прочие различия, мой дед был человеком его породы - что называется, головастым. Они друг друга прекрасно понимали, хотя и часто спорили.
- На нас все держится, - повторил дед. - То есть ОНИ у нас на шее сидят. А мы ИХ на себе тащим.
Алексей Яковлевич задумался. Ему не нужно было специально объяснять, кто такие ОНИ. Он с НИМИ имел дело всю сознательную жизнь - и ненавидел их до судорог, как и всякий советский человек, на свою беду родившийся в СССР с умом и талантом.
- Ну… - сказал он, - сидят. Но ОНИ же от нас зависят. И сами должны понимать. В конце концов они вынуждены будут… - Японосельский замялся, но было понятно, что он имеет в виду. Даже мне, хотя я был, повторяю, мал еще.
- Вот поэтому ОНИ когда-нибудь все это… - дальше мой дед произнес нехорошее слово, обозначающее примерно «угробят».
- Ну, не угробят. Это их родина все-таки, - заключил Японосельский и махнул восьмую.
***
«То березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый. Где найдешь еще такой». Чувствовалось, что автору было смертельно скучно, и тот самый край он в гробу видал. То есть эта такая песня о «том свете».