Три армии попали в окружение за первые несколько часов и дней войны - третья, четвертая и моя - десятая. Радиус окружения был широким, и мы верили, что в какой-то момент прорвемся к своим, на восток. Направлением прорыва избрали Минск - мы не знали, что в первые же дни город был захвачен.
Нам было запрещено общаться с местными. А местные к нам относились прохладно, прямо скажем. И тому, в общем, было объяснение - мы вели себя там не то чтобы очень сердечно. При мне одного застрелили за детекторный приемник - обычное радио. Решили, что передатчик - и застрелили. И таких случаев было не один и не два. Реквизировали скот, лошадей - ну, какому крестьянину это понравится. Я помню, остановились в одном селении, нам местный какой-то мужик говорит: куда же вы прорываетесь на Минск, там фрицы уже кофий пьют. Кто-то вскинул винтовку, а командир сказал: не стреляй, не он первый это говорит.
Мы как- то до последнего верили, что прорвемся на восток. Патронов у нас с начала войны было по 45 на брата, мы их берегли, шли, естественно, ночью. И вот как-то заночевали в крестьянском доме, просыпаемся среди ночи -а в окне танк. Я младший сержант, рядовой из моего отделения говорит: товарищ командир, надо когти рвать. Я пробрался к окошку, которое на другую сторону выходит, гляжу - а там еще один танк. Куда рвать, что рвать? Слышу: выходите. Мы вышли. Я рук не поднимал. Мы просто поснимали затворы с винтовок, и все. Нас взяли в плен. В отсутствии разведданных мы просто не знали, насколько близко кольцо подошло к нам.
Мы не думали, что нам подфартило, наоборот. Тогда попасть в плен считалось… ну, в общем, ничем хорошим не считалось. Нас повезли в какой-то местный районный центр на сборный пункт, а потом в товарняке в Германию - ничего интересного. Обращались с нами с каким-то таким спокойствием пренебрежительным, знаете. Так, унтерменши.
Принято считать, что немцы всегда были зверьми, а вот после поражения Гитлера вдруг взяли и покаялись. Это не так. В лагере, находившемся в местечке Букоф под Берлином, куда нас привезли на лесозаготовки, мы встречали самое разное отношение. Вот, помню местную женщину, которая каждый день шла мимо нашей делянки, и каждый день тайком передавала пленным то яичко вареное, то папироску. Чтоб вы понимали: за это немцам давали год лагерей! Да и жили они тогда совсем не жирно, я бы даже сказал - впроголодь. В лагере нас кормили в основном баландой из брюквы. Так местные, представляете, иногда выкладывали сырую брюкву вдоль дороги, по которой мы шли. Правда, конвойные не разрешали нам ее брать, можно было и прикладом по голове схлопотать, но если фриц отвернулся - можно было тайком засунуть под одежду. А вертухаи, они везде одинаковы.
Хотя нет. Среди них был, например, переводчик, служащий вермахта, который всегда обедал вместе с нами. Как сейчас помню, был у него маленький ломтик хлеба, разделенный на четыре крохотных бутербродика. Один с кусочком колбасы, другой с сыром, третий с маслом… Вот как шикарно жил переводчик вермахта… Мы и то баланды на обед больше съедали.
Впрочем, были среди них и звери. Однажды некий стукач - а по моим наблюдениям, кто был в своей стране стукачом, тот и в плену им становился, - донес начальнику лагеря, что в нашем бараке один пленный сказал, что Германия все равно проиграет, а Советский Союз все равно победит. Тогда начальник-полковник явился к нам, устроил построение, дал этому отважному полено и заставил держать. Когда у того стали слабеть руки, фриц схватил это полено и стал крушить ему ребра. Тот молчал, только осел на пол. Тогда полковник тем же поленом стал ломать ему позвоночник. И тут наш пленный издал такой страшный звук, хрип в смеси с воем, я это никогда в жизни не забуду. Он мне снился потом несколько лет. Извините, я не могу это вспоминать. Извините.
Конечно, это был не Освенцим. Но это не значит, что мы были на курорте. В конечном счете, цель у этих лагерей была та же, что и у гулаговских - сделать из человека доходягу, уморить трудом. Каждый день похоронная команда увозила из лагеря минимум пятнадцать трупов. Умирали от голода. И каждый день один из конвойных уже над ямой убивал одного из похоронной команды. Видимо, считал, что помогает очищать Германию от русской нечисти. Что ему мешало взять автомат и просто начать косить нас очередями? Из шести миллионов пленных осталось в живых два с половиной. В полном соответствии с заветами Геббельса, который в своих дневниках писал, что «советских пленных надо не просто уничтожать, а уничтожать так, чтобы перед смертью они принесли пользу Германии».