На подмогу красоткам приходит дятел. Хватает подоконник за грудки и выбивает из него дурь. Методично, педантично, с изрядной долей азарта, присущего доброй работе. Одинаковые небольшие кусочки дятел складывает один на другой. Для синичек. Напоследок отбивает кусок побольше для себя и улетает. Уронив пару капель крови с клюва на обезображенный чуб каши, залитый лаком льда. Тот не то, чтобы слишком упорен. Он банально недалёк. Чересчур! От желания сдаться, от возможности сделать это, как только зима уступит весне! Но кому тогда окажется нужным этот раскисший ярко-жёлтый комок? Смоет его на землю. Запутает неряшливо в волосах травы. И только муравей, вечный труженик, не пройдёт мимо, а подберёт пару крошек и оттащит про запас, в свою каморку без окон, кинет под лавку, да и позабудет о них.
– Нет, ну вот зачем советовать, если не понимаешь в этом ничего, а?
– Кто там тебе что посоветовал?
– Да недавно рассказали, что птиц кормить пшеном нельзя, только пшённой кашей.
– И что? Какая разница-то?! Кашей или крупой.
– Мадам вещала о том, что это вредно птицам! А каша, мол – самое то, польза!
– Ну и что тебе с того? Сказали да сказали.
– Крупу можно есть целый день, а каша замерзает. Куском. Я птиц подкармливаю. Всю зиму.
– Ты?! Да тебя саму надо подкармливать. Как ты живёшь-то, не пойму.
– Да, ерунда, недорого это. Зато все птицы в округе живы!
– А много их?
– Сейчас посчитаю… Так, значит, – тридцать воробьёв, двенадцать синиц, четыре поползня, дятел обыкновенный, такой, знаешь, – белый, с чёрным, в красной кипе…
– В чём?!
– Шапочка такая, какую евреи носят! Ярмлке, называется!
– А, ермолка!
– Ну, можно и так. Вот… И ещё филин, большой зелёный дятел, да пятнадцать свиристелей.
– Ого! Ничего себе!
– Да, много их! Филин, понятное дело, угощением брезгует, он крупы не ест, но зимой в лесу не так много собеседников, чтобы избегать нашего общества вовсе.
– И что ему от тебя надо?
– И ему надо, и нам. Сплетничаем понемногу!
– Ох, и выдумщица ты! Сплетничает она. С филином!
– Так и есть.
– И о чём сплетничаете?
– Да вот, жаловалась недавно ему. На днях, вечером, как снег перестал, вышла разгрести тропинку. Шварк-шварк лопаткой по сторонам в темноте. Вдруг, гляжу, мимо головы пролетело что-то. Думала, пакет. В темноте искать не стала, а утром вышла из дома, убрать, гляжу, а то не пакет, а совёнок. Да такой ладненький. Пёрышко к пёрышку. Я его в дом, думала, отогреется. Но нет. Не ожил. Так его жалко…
– Может, кошка?
– Нет, кошка нюхала, не тронула, да и я его всего осмотрела, никаких ран. Такой красивый, аккуратный. Я уж так надеялась, что оттает. Радовалась, что у меня маленький кусочек мяса есть. Думала, нарежу– покормлю… Мечтала, как подружимся, станет у меня жить. Эх, если бы вечером поняла, что это совёнок, то был бы жив, не замёрз. Так себя укоряю. Жестокосердная я стала.
– Да, ладно тебе. Что ж жестокого? Ты ж не знала.
– Не знала! Но убедиться в том, что это не пакет, могла. Должна была! Мне соседка дала на время штуку такую, в розетку вставляешь, и мыши убегают. Так я вернула её. Мыши-то пропали, а если бы были, то совёнок мог бы не замёрзнуть. Был бы жив!
– Ох, блажная ты, подруга… Ты что, плачешь, что ли?! Из-за птицы?
– Давай помолчим, а?
Факел закатного солнца пламенел облаками, вздымавшимися в сторону, противоположную рыхлому от леса горизонту. Филин разглаживал день ладонями крыл, нежил его, баюкал, тянул за подол к зыбкому спокойствию ночи, которой не может не быть, которая не должна была оказаться иной. Не такой, как обычно.
– Ты замечала, люди плохо приспособлены к жизни, и смотрятся куда хуже неодетых, живущих на улице зверей?
– Хм. Да уж. Я так плохо выгляжу?
– Мы стараемся не огорчать собеседника…
– Ты так неуклюже, но затейливо уходишь от ответа?
– Ага…
– Куда смотришь?
– Да вот, пытаюсь понять, нет ли кого у дороги. В прошлый раз заметила оленей. А до того – странную парочку. Хотя, конечно, могло и показаться…
До снегопада дорогу посыпали песком, поэтому после она была похожа на перевёрнутый изнанкой ремень жёлтой кожи. К концу зимы лесные жители не становятся менее осторожными, но жмутся поближе к дороге. Там теплее. Быстрее сходит снег. И трава – молодая, зелёная и беззащитная, являет себя миру в первую очередь именно там.