– Меня зовут Пиной,– шептала сосна и капельки слёз на её пушистых щеках сияли, словно бриллиантовые крошки на зелёном бархате.
Зимой же, когда листья дубов, клёнов и берёз улетали с северным ветром вслед за ласточками и журавлями, сосна раскрывала объятия для попрыгуний воробьих и их кавалеров. Она не была злопамятна. Птицы, не озабоченные смущением, спешили заполнить полки и полочки веток сосны. Толкаясь, выбивали друг у друга из боков простуженную чердачную пыль и высушенных морозом блох. Обогревшись, вместе с паром изо рта, что тонул в глубине серого неба, вырывались и воспоминания о летних проказах. Самый юный или самый глупый запевал обидное «Волосатый но…», но братья и родители принимались осуждать шутника столь яростно, что сосне приходилось защищать обидчика:
– Оставьте, пожалуйста. Я не в претензии. – И, стеснённо13 добавляла, – Сделайте милость, не толпитесь на одной ветке, тяжко.
– Вот уж, барыня, – чавкали клювами воробьи промеж собой, – тяжко ей. А нам? Нам-то каково?!
Никому из них и в голову не приходило рассудить, что, отломись ветка-другая, и погибнет их единственная перед морозом защита. И это – в утомительно долгую пору осенне-зимней лихорадки, обыкновенного недуга чудного края, в котором на их долю выпало раздвинуть пределы скорлупы до размеров, недосягаемых разумению.
И вот такое совершенное безобразие происходило каждую зиму и лето. Пока однажды, большая, очень большая, почти чёрная жаба с бельмом на правом глазу, не возмутилась и не наступила на хвост череды этих непотребств, как змее – нога в толстом кожаном ботинке из воловьей кожи.
Жабчик был весьма немолод. От расслабленной дряхлости его спасало неустанное радение о ежегодном пополнении молодых и зелёных. Проблемы с глазом его почти не смущали. Сопровождая лягушат в большой мир, переводя их из мелкого пруда в бОльший, сдерживал прыть малышей подле левого плеча. Чтоб были на виду. А что до ужей, тех он не опасался. Стар для страхов, а ужам такое в глотку не полезет, ибо чересчур велик.
Как-то раз, направив последнего из лягушат в воду отеческим шлепком пониже спины, жабчик остановился передохнуть. Мимо летела бабочка, с явным намерением отложить-таки, наконец «эти яйца» и «покончить с этим делом».
– Хм-гм, – прочистил горло жабчик прежде, чем начать беседу, – позвольте вас побеспокоить, уважаемая.
– Да, – устало отозвалась бабочка, – говорите скорее. Я так вымоталась, отыскивая удобное место, что уже вовсе не чувствую крыльев. Кажется, если сяду где, то там же и упаду.
– Нет-нет. Не падайте где попало, уважаемая. Сделайте доброе дело, будьте так любезны. Если уж вам всё равно, где прятать ваши яйца, отложите их вон на той сосне, что неподалёку.
– Ну, мне не то, чтобы уж вовсе всё равно, но почему бы и нет. Не думаю, чтобы гусеницам, что покажут свои пушистые мордашки из яиц, не окажется чем утолить голод там, среди игл.
– Что вы, что вы! Уверяю вас! Там им будет чем поживиться!
– А там не слишком опасно, на этом дереве?
– Да как вам сказать…– замялся жабчик.
– И ещё, – отчего вам пришло в голову советовать мне лететь именно на сосну?
– Её зовут Пина…
– Кого?
– Сосну так зовут. Пина. И совершенно распоясавшиеся воробьи мучают её и летом, и зимой. А она так добра, что не может им отказать ни в насмешках над собой, ни в приюте. Когда это им нужно.
– А… Так вот оно в чём дело. Хорошо. Мои гусеницы смогут постоять и за себя, и за Пину, коли так. Хорошие люди должны помогать друг другу.
– Гм, прошу прощения. Вы сказали – люди?
– Конечно. Мы все люди, если поступаем по-доброму. Это ж так и называется: «по-человечески»!
Бабочка нежно коснулась бородавчатого лба жабы и полетела в сторону сосны…
Через положенный срок, на ветках, ничем не обнаруживая себя, расположились несколько безобидных на вид гусениц. Они безмятежно раскачивались, в такт задумчивому кружению юбки веток сосны.
Когда Пина заметила их впервые, расстроилась, опасаясь за свои кружева. Но гусенички поторопились её успокоить:
– Не пугайтесь, нас мама послала! Мы не причиним вам никакого вреда.
– А кто ваша мама? – спросила Пина.
– Бабочка…– ответили гусенички.
– Так это понятно, что бабочка. Как зовут маму?
– А мы не зна-а-а-ем, – захныкали гусеницы, – мы её не видели. Она нас тут оставила, сказала вас охранять, а сама улетела куда-то.
– Ой-ой, простите меня, дуру, малыши. Я знаю, куда полетела ваша мама, – Пина быстро сообразила, как успокоить ребятню. – Вы поживёте тут, у меня. И, если будете хорошо кушать и вовремя ложиться спать, то однажды проснётесь с крыльями за спиной и полетите к своей маме.