В настоящее время невозможно поверить, что такой человек может появиться среди наших буряковых полей. Во всяком случае, это должно быть нечто из ряда вон выходящее, некое восьмое чудо света, способное завоевать мозги хитроумных украинцев. Если учесть, что это никому не удавалось на протяжении многих столетий, то от очередных выборов ничего, кроме пустой траты денег, ждать не следует.
Сегодня ни одна украинская партия не имеет поддержки сколь-нибудь значительной части населения. Все, кто попадет в новый парламент, как и прежде, будут выполнять роль социального тормоза. Глупо объяснять происходящее равнодушием народа к политике. Каждого замечают ровно настолько, насколько он проявляется. Скорее всего, гениальная украинская нация нуждается не в политических движениях, а в сексуальной революции. Это ее, по крайней мере, могло бы развлечь. Но если кто-то все же считает, что без парламента и мордатых начальников нам не обойтись, то следует прибегнуть к простейшей форме отбора, например насильственному водворению в кабинеты случайных граждан, пойманных на улице. Подобно всякому украинцу, любой из них легко справится с поставленными задачами. Главное, что их физиономии не будут отсвечивать нездоровым румянцем озабоченности. Им также не придется тошнить ритуальными фразами о своей любви к родине и смешно потрясать кулаком в сторону какой-то коррупции.
Может, тогда украинский культ непочитания начальства у нас выродится в простое сочувствие жертвам народного служения.
Как и положено совершенным людям, с некоторых пор мы сильно обленились и позволяем всяким занудам безнаказанно засорять эфир, портить газетную бумагу и государственную мебель. Люди, устроенные попроще, к нам уже не приходят на помощь. Варяги где-то растворились, москали ушли в свою Камариль. Наш осиротевший украинский разум остался наедине и с тоской глядит на себя в зеркало, не зная, от чего избавиться: от зеркала или от самого себя.
Престольная ода
Московия нуждается в сочувствии. Ей не суждено повзрослеть. Она обречена пожизненно оставаться неуравновешенным подростком, которому не терпится быть значимым. Ее отношения с Киевом — это типичный конфликт капризного малолетки с терпеливым родителем.
Каждый московит на клеточном уровне помнит о своем происхождении, и его любовь к Малороссии больно переплетается с претензией на место хозяина в родительском доме. Как и всякий жаждущий взрослости ребенок, Московия примеряла мамину бижутерию, пробовала косметику, облачалась в отцовские одежды, хвасталась его старыми наградами и воровала в пыльном кабинете запретные книги с картинками.
Любой психолог знает, что это нормальное явление. Когда человек хочет быть на кого-то похожим, он начинает с присвоения его личных вещей, подражает его голосу, жестам и потом уже не видит разницы между собой и объектом подражания. Стоит кому-то подчеркнуть: «Я — киевлянин», — московит тотчас пожимает плечами и задает вопрос: «А в чем разница?» Несмотря на очевидные различия, Московия давно утратила способность их замечать. Логика и здравый смысл здесь не работают. Только глубинные образы, рефлексы и чувства.
Вся история Московии — это нагромождение подростковых комплексов, погоня за несбыточной мечтой быть взрослой, уважаемой личностью, имеющей собственных детей. Игнорируя неразвитость своих детородных органов, она активно играет в «дочки-матери» со всеми, кто ее окружает. Ей тяжело смириться с мыслью, что она всего лишь часть плодовитой жизни славянской империи Киевской Руси.
В понятии «великоросс» скрывается избалованный недоросль Митрофанушка, которому остро хочется чего-то очень взрослого, например женитьбы. Московия постоянно бросается в тинейджерские крайности, периодически увлекаясь иностранщиной, вызывающими, яркими аксессуарами гигантомании, спиртной бравады, суицидной демонстративностью и надругательствами над родительскими святынями, привычками и традициями. Порывы ее незрелых страстей изредка сменяются любовным экстазом и уважением родительских прав.
Киевская Русь все принимает как должное, снисходительно любуясь своим буйным ребенком. Она безропотно отдавала ему все, что он просил, незаметно делала щедрые подарки и даже освоила его молодежный сленг.
Когда Московии запретили безраздельно хозяйничать в родительской комнате, она вдруг ощутила дискомфорт. Дележ семейного имущества понятен ей только на уровне юридических умозаключений, но абсолютно неприемлем на уровне духовном. Правдами и неправдами она продолжает рваться в запертые апартаменты и требует к себе внимания. Но Русь хочет другого. В ее солидном возрасте воспитание несовершеннолетних — занятие утомительное и опасное. Она намеревается пожить немного для себя, покуда дом еще не сгорел от пиротехнических фантазий молодого любознательного экспериментатора.