Мирен ни за что не согласилась бы сесть с Аранчей в передние ряды. Вот уж это никогда. И до сих пор краснеет, вспоминая то давнее воскресенье. Ужас, до чего стыдно. В первый раз она никак не могла сообразить, куда лучше поставить инвалидную коляску. В главном проходе? Людям будет не пройти. Тогда Мирен и села впереди, решив, что, раз там нет прохода, значит, коляска никому не помешает. Господи, знала бы она! Аранча тогда только-только выписалась из больницы, и мать еще надеялась на чудо. Ведь взял же Иисус за руку дочь Иаира и сказал: “девица, тебе говорю, встань”[24]. Надеялась, что случится нечто в том же роде, только не с мертвой девицей, а с парализованной Аранчей. Ради этого можно было стерпеть, что дон Серапио поприветствовал их прямо в микрофон, перед тем как начать служить мессу, да, в микрофон, а потом, уже во время проповеди, сослался на историю Аранчи как на пример бесконечной доброты Господа Нашего. Но и в этих словах Мирен не увидела ничего дурного. В церкви было довольно много народу, все знакомые, так что, если они с дочерью найдут здесь немного утешения или поддержки и почувствуют себя в центре внимания, что тут плохого, а? Еще поглядим, вдруг эта наша неверующая вновь уверует?
Между тем подошло время причащения, и как вы думаете, что сделал дон Серапио? Вот уж настырный тип! Он торжественно спустился по трем ступеням, которые отделяют алтарь от скамей для прихожан, подошел к Аранче и очень ласково, очень серьезно и даже с волнением дал ей причаститься (вложил хлеб в рот). Иисус, Мария и Иосиф! Да она ведь даже не исповедалась! Да она и в Бога-то не верует! Того и гляди эта упрямая девка возьмет и выплюнет облатку, с нее станется. А если облатка застрянет в горле? Тогда что делать? Короче, уже после мессы по дороге домой Аранча вдруг открыла рот – там облатка и была, прилипшая к языку, размякшая, – святой хлеб, вот счастье-то. Ну и как теперь прикажете поступить с телом Христовым? А вот как: Мирен осторожными пальцами подцепила влажную облатку и сунула в рот себе. Застыв посреди тротуара, закрыла глаза и сбивчиво пробормотала молитву – это стало ее вторым причащением за тот день. А что еще ей оставалось делать?
Сегодня их обычное место занято не было. Игнатий, сделай то, Игнатий, сделай это. Мой бедный-несчастный Хосе Мари так далеко, а ведь все его преступление состоит в том, что он боролся за Страну басков, ты-то это знаешь, Игнатий. И вот еще дочка – сам можешь на нее полюбоваться, хороша, правда? А младший сын носу в родительский дом не кажет и не звонит.
Тем временем Аранча спала в своем кресле рядом с матерью или делала вид, что спит, – в знак протеста. Злится небось на меня. А так как крикнуть она не может… Ну, увидят ее здесь, и что с того? Благословение Господа нашего, Отца, Сына и Святого Духа снисходит на вас. Месса для Мирен пролетела будто в одно мгновение. Она подождала, пока люди выйдут из церкви. До чего же нерасторопные, черт их побери. Когда церковь опустела, подошла к ризнице. А как же Аранча? Да ладно, никакой трагедии не случится, если и посидит пять минут одна.
Мирен сразу взяла быка за рога:
– Я из-за нее вся извелась, падре. Ночами спать перестала. И чует мое сердце, доведет она нас до беды, как пить дать доведет. Мы ведь сами жертвы этого государства, а теперь стали еще и жертвами жертв. Со всех сторон нам достается.
Наконец Мирен изложила священнику свою просьбу. Пусть падре сходит к той и поговорит; пусть выяснит, чего ради она каждый божий день приезжает в поселок; пусть убедит ее сидеть в своем Сан-Себастьяне и к нам сюда носа не совать.
Священник, любивший, что называется, распускать руки, приобнял Мирен и обдал своим нечистым дыханием:
– Не беспокойся, Мирен. Я этим непременно займусь.
17. Прогулка
Очень славно – а разве нет? – иметь сына, который, несмотря на кучу дел, и очень важных дел, готов посвятить матери утро рабочего дня. Вот он, явился – тщательно одетый, хотя ботинки, конечно, к этому костюму никак не подходят. Вкуса у него, то есть того, что называется вкусом в одежде, нет и в помине. У кого-то сыновья становятся террористами. А у меня сын стал врачом. И я имею право об этом говорить, потому что это правда. Сорок восемь лет, хорошее положение, собственный дом… Правда, ни жены, ни детей до сих пор не завел. Один, вечно один. И даже путешествиями, как его сестра, не увлекается. Вот я и спрашиваю себя: а счастлив ли он, радует ли его хоть чем-нибудь жизнь?