ись и на смену им пришли другие: - Говорят, Аэйн вернулся от Оны. - Да, уже давно. - А где он сейчас? Я начал догадываться, в чем дело. Чтобы проверить свое предположение, я вышел на улицу - и тотчас же услышал тихий гул, шум ветра, шорох листвы, далекие и близкие голоса. Состав, покрывающий скафандр, принимал какое-то излучение приборов, которые запечатлели последние минуты жизни города. Я прислушался. - Ю, может быть, вызовем гравиплан и полетим к Звездному Городу, а оттуда на Лайферу? - спрашивал тихий девичий голос. Я шел по улице и везде слышал разговоры, тихий гул автоматического транспорта - и с напряжением ждал... И дождался. Тихий гул сменился все нарастающим воем, скрежетом, лязгом. Прямо передо мной валялись обломки двух автоматов. Диспетчер на станции был уже мертв, и предоставленные самим себе машины врезались друг в друга. Все последние звуки погибшего города на века запечатлели приборы. То сзади, то спереди меня раздавался треск и крики. Оглушительный взрыв, покрывший чей-то вопль, долго стоял у меня в ушах. Посредине площади столкнулось и взорвалось с десяток автоматов. Их обломки раскатились далеко вокруг. Чем дальше я шел по городу, тем больше звуков слышал. От них болела голова, звенело в ушах, и я яростно начал стирать блестящий состав. Звуки становились тише, исчезали вдали, и наконец наступила тишина... Но от этого голова заболела еще больше. Казалось, она раскалывается на куски. Гнетущая тишина давила и угнетала меня. Тишина после последнего вздоха погибающего мира. Это и был конец света. Я бросился на землю, зажимая уши, но в голове слышался грохот взрывов, предсмертные крики. Только что эти люди мирно беседовали и любили, смеялись и сердились, гуляли и горевали, а в следующий миг все уже было пусто - бактерии быстро сделали свое дело. Незаживающая рана заболела со всей силой. Хотелось кричать, плакать, выть и кусать землю, проклинать весь мир - но ведь ничем этим не вернешь к жизни планету. Надо было смириться, а это было нелегко. Я лежал и плакал без слез, оглушенный взрывами и скрежетом, и поэтому вначале не обратил внимания на короткие сигналы, раздающиеся в наушниках. Но они до того упорно лезли в уши, что я вскочил на ноги, готовый к новым неожиданностям. Но сигналы раздавались где-то внутри моего скафандра. Я включил миниатюрный телевизор, вмонтированный в запястье правого рукава скафандра, который позволял мне увидеть все приборы, находящиеся внутри него. На экране тревожно мигал счетчик радиоактивных частиц, потомок старых земных радиометров. Он указывал на то, что где-то поблизости находится источник радиации, правда, не столь сильной, чтобы угрожать здоровью человека. Я пошел прямо - сигналы стали затихать, свернул направо - сигналы усилились. Источник радиации находился где-то в конце улицы, по которой я шел. Надо мной нависали громады домов, зияли темнотой дыры, густым слоем висела пыль, бесконечными грудами лежали автоматы. День был ветреный, и пыль густым облаком клубилась в воздухе, застилая улицу. Приходилось идти наугад, то и дело спотыкаясь о какие-то обломки. Но источник радиации был уже где-то рядом. Счетчик сигналил почти беспрерывно. Кончилась улица, и я опять вышел на площадь, более просторную, чем та, возле которой я ночевал. Пыль почти рассеялась, и я увидел посреди площади оплавленное покрытие дороги и рядом невысокий обелиск, который возвышался над серым контейнером. Этот контейнер я узнал сразу - сколько раз я видел такие же, в которых хранилось оборудование, во время полета на «России». Да, это был контейнер с «России». Я подбежал к нему. Он был закрыт особым замком, который открывался только тогда, когда человек нажимал на панели, расположенной сбоку, пронумерованные клавиши. Я оглядел контейнер и почти сразу заметил надпись возле панели: «Шифр 0271». Я нажал требуемые клавиши - и контейнер открылся. В нем лежали пластмассовые ящики с надписями: «кислород», «вода», «скафандр», «оружие». Там были лучевые пистолеты и пакеты с итальянскими спагетти, баллоны с кислородом и трубки с лимонадом, различные медикаменты и портативный автоповар, работающий от солнечных лучей. Поверх всего этого лежало письмо. Космонавты были уверены, что я заболел клаустрофобией и стремился вырваться из стен звездолета на простор космоса. Другое предположение делал Громов. Ему, старому астролетчику, было не впервой видеть такие картины. Молодые, вроде меня, космонавты, за долгие годы полета настолько сильно начинали ощущать тоску по родине, что открывали выходные люки и выбрасывались в космос. Такие случаи раньше происходили довольно часто, и Комиссия отбора астролетчиков для полета к звездам учла это. К подавшим заявки на полет стали предъявляться еще большие требования. Но никакие тренировки не могут заглушить у человека тягу к родине - я не мог, находясь вблизи родной планеты, не вернуться на нее, тем более я думал, что Сьаройя обитаема. Письмо было наполнено такой тревогой и таким искренним сочувствием, что из моих глаз невольно полились слезы. В письме указывалось местонахождение других контейнеров, найти которые я мог по радиационным маякам. Товарищи искали меня все те три недели, которые я пролежал без движения. Ради меня они тратили драгоценное время, топливо. Они искали меня по всей планете. А ведь времени у них было в обрез. Они должны были выполнить массу работы по исследованию системы 61-й и не упустить момент обратного старта, чтобы не тратить лишнего топлива, каждый килограмм которого расценивался на вес золота. Нет более ужасного положения, чем то, в которое мог попасть экипаж звездолета. Висеть в неисследованной части космоса, вдали от космических трасс, без топлива, зная, что помощь придет лишь через многие годы - это ужасно. А я мог поставить своих товарищей в такое положение. Они отдали мне свои запасы пищи, свой комплект приборов, баллонов, воды. Из-за меня они будут, возможно, голодать. Они писали, чтобы я ждал прилета другого корабля, который возьмет меня отсюда. Из-за меня земляне будут строить новый корабль, создавать экспедицию. И все это из-за моего поступка. Только сейчас я понял, как много хлопот причинил тем, с кем жил несколько лет на Земле. Я все объясню им, когда снова вернусь на Землю и, надеюсь, они поймут меня. Может быть, отчасти я искуплю свою вину теми знаниями, которые я принес из другого, теперь уже несуществующего мира и которыми, возможно, уже пользуются земляне. Что же мне делать? Ждать прибытия земного корабля? Нет, это слишком долго. Надо самому вернуться на Землю. Я знал, что материал, из которого делались звездолеты сьаройян, может сохраняться тысячелетиями и решил разыскать какой-нибудь корабль и вернуться на Землю, но за те миллионы лет, за которые цветущая планета превратилась в груды развалин, все корабли должны также превратиться в груды лома. И если бы не случайность, я остался бы здесь до прибытия корабля с Земли, то есть на десятки лет. Слепой случай решил все. «Непознанная необходимость» - это и есть случай. Именно по его воле моя ракета разбилась как раз там, где надо, если можно так выразиться, и я пошел как раз в ту сторону, где... Но, впрочем, все по порядку. Движимый желанием узнать причину гибели планеты, я шел по городу, то и дело заходя в здания в надежде, что там есть книги, которые могут пролить свет на это. Просматривая книги, я узнал очень многое о своей родной планете. Кроме книг, в трубках были записаны личные дневники людей, некоторые трубки были записными книжками. Я отбирал те из трубок, которые считал самыми лучшими, и складывал их посредине улиц, по которым я шел, на открытых местах, чтобы при возвращении легко найти трубки. ...Прошло три дня. Город, казалось, не имел конца. Все те же широкие улицы, заваленные автоматами, высокие здания, возвышающиеся над головой, пустынные площади, где гулко отдается каждый шаг. Просматривая очередную партию трубок, я обнаружил дневник одного из жителей моего города, Лиора, начальника космопорта, как понял я из дневника. Этот дневник и раскрыл тайну гибели планеты. Вот его последние записи: «Восьмое овло. Пришло сообщение из космопорта. Вернулся автомат из 123-й звездной системы «Айнотеб». Это был первый полет туда, на край Галактики. Я передал приказание: стерилизация. Партию автоматов «ГЧ - сЕ» отправить на разгрузку грузовых трюмов. ЦАД - центральный автоматический диспетчер - передал мои приказания автоматам. День, казалось, не предвещал ничего плохого. Спустя некоторое время я включил экран связи с космопортом. Мне хотелось увидеть межзвездного странника, преодолевшего безбрежные глубины космоса и вернувшегося обратно...» 1967