Все засмеялись. Потом, немного спустя, загудело контральто Милицы Тереховой:
— Да, наконец я получила право дать интервью журналистам: деревья, можно считать, принялись все, и я спокойно могу уехать в Москву. А уж за осенними посадками вы и без нас будете следить…
— Последим, последим! — произнес веселый голос Сони. — У нас и помощников прибавилось: вот ты, Фимочка, например!
— Ах… но я же скоро уеду в Куйбышев! — запел голосок Фимочки.
— Позволь, девочка, позво-оль! — с нарочитой серьезностью заспорила Соня. — А что же мы будем делать с Владимиром Косяковым? О ком он будет говорить: «Моя маленькая спасительница»?
— Пусть о ком хочет говорит! — рассердилась вдруг Фимочка. — Что за манера выражаться? Я ему уже сто раз говорила…
— Скажешь и сто первый! — Маня так расхохоталась, что даже насмешливая Милица присоединилась к дружному и заливчатому девичьему смеху.
Для Челищева сейчас не было ничего неприятнее этого жизнерадостного смеха. Он обиделся и на Соню за то, что она, не заметив его состояния, убежала к подругам и веселилась с ними, будто насмехаясь над страданиями своего отца.
Да, да, ведь не однажды она так и говорила, что презирает страдания… А не слишком ли ты заносишься, дерзкая молодость, потому что перед тобой открыты все дороги!.. Ты не знаешь и не представляешь себе, как трудна была молодость, скажем, сына мелкого служащего Евгения Челищева, который пять лет, полуголодный, бегал по случайным заработкам, в холодном, неприветливом для бедняков Петербурге, вырвал себе у жизни высшее образование. А для вас, двадцатилетние, все завоевано отцами, оттого вам легко и весело. Не для того же Евгений Александрович Челищев зарабатывал для своей дочери возможность жить легче и радостнее, чтобы она презирала его страдания! Не смейте отворачиваться от страданий и заглушать их вашим беззаботным смехом… Еще неизвестно, как вас согнет душевная мука!..
— Евгений! Что с тобой? — вывел Челищева из тяжелой задумчивости голос жены. — Слава богу, что ты успел прийти домой до ливня… Мы с няней еле успели проскочить.
Евгений Александрович только теперь заметил, что в комнате потемнело. Дождь, тяжелый, как свинец, ударял в окна с такой силой, что казалось, вот-вот разобьет стекла и хлынет в комнату.
— Евгений, да говори же: что случилось? — повторила Челищева.
Евгений Александрович, почувствовав мстительную радость, жгуче отчеканивая каждое слово, начал рассказывать о сегодняшнем взрыве, об убитых и раненых.
Четыре девушки, почувствовав в голосе Челищева что-то недоброе, сразу притихнув, вошли в столовую.
«Ага!» — подумал торжествующе Челищев. На одно мгновение внутренний голос будто откуда-то издалека напомнил ему слова, которые, может быть, готовился произнести Назарьев: «Это, знаете ли, мелко, ничтожно!», — но он уже не мог остановиться:
— Возможно, пока… люди здесь болтали и смеялись, где-нибудь в развалинах или обезвредили какую-нибудь адскую машину, или она опять взорвалась… А наш Дмитрий Никитич, отчаянный человек, еще хотел лично проверить…
— Дмитрий!.. — раздался глухой стон.
Соня, как лист, подхваченный ветром, вылетела из комнаты.
Гулко хлопнула входная дверь. Все выбежали в переднюю, выглянули на крыльцо — и невольно остановились: всех окатило ледяным дождем. Он лился над садом, над улицами сплошной плещущей темносвинцовой стеной, а земля скрылась под шумно растекающимися потоками почти черной воды.
— Соня-я! Сонечка-а! — в ужасе крикнула Любовь Андреевна.
— Батюшки, да куда же она в этакой-то ливень, на ночь глядя, побежала? — запричитала няня.
— Идем, идем! — вскрикнула вдруг Любовь Андреевна, хватая няню за руку. — Где зонты? Где плащи?
Три девушки отговорили ее:
— Да куда же вы в такую бурю пойдете?
— Вас с ног свалит, зальет где-нибудь в канаве!
— Уж лучше мы пойдем Соню искать!
Маня быстро оттащила подруг в сторону и прошептала:
— Она к Пластунову побежала!
Пластунов приехал домой, когда уже разразился ливень. Глядя на бурю, Дмитрий Никитич с досадой думал, что этот ливень помешал поездке заводских руководителей и председателя горисполкома в намеченные для расчистки от мин места.
Кто-то постучал в дверь, Пластунов открыл и обмер: на пороге стояла мокрая, забрызганная грязью Соня Челищева. Вода струилась с ее лица, волос, с ее одежды, она шаталась, бескровная, как утопленница.
— Митя… ты…
Она подняла было слипшиеся от дождя ресницы и упала, как мертвая.
Пластунов поднял ее, внес в комнату. Дрожащими руками, будто совершая святотатство, он снял с ледяного тела Сони тяжелое, промокшее платье, вытер ее досуха и переодел в длинную сорочку и в мягкий халат Елены Борисовны. Потом он положил Соню в постель, закутал и сел рядом, теряясь в догадках, что побудило ее в этот страшный ливень бежать к нему через весь город.