Наконец, подскочил приказчик.
— Скажите ей, что она может некоторое время присылать детей обедать в людскую на кухню, — прибавила помещица.
Приказчик побежал к Вавжонихе с десятирублевкой и с вестью о барских обедах. Но она сидела на постели и стеклянными глазами смотрела в стену, улыбаясь самой себе жуткой, глуповатой улыбкой. Она ничего не слышала. Приказчик сунул ей деньги в руку, поскорей убрался за дверь и заторопился за помещицей и управляющим, которые уже приближались к усадьбе.
Люди никак не могли приняться за работу.
Ведь на дворе лежал Вавжон. Темнела огромная туша быка. И народ не знал даже, как приступиться к Вавжону.
Но тут пришел управляющий. Сердитый. Он ругался, орал. Больше всего на Маруньчака.
Все уже знали, за что рассердилась барыня — зачем он застрелил быка. А он, видно, оправдывался, что бык уже все равно никуда не годился, с разорванными ноздрями.
Вавжона, словно кучу грязи, сгребли на доски и отнесли в сарай.
На третий день его схоронили. На похороны пошли все, хотя день был рабочий. Управляющий ничего не сказал. Не сказала ни слова и барыня, хоть знала небось. Но, видно, не хотела раздражать народ.
Вот все и пошли на похороны. Вавжониха вопила так, что в небесах, наверно, слышно было.
Шли за гробом и дети, двое старших и третья крошка, которая еще ничего не понимала. Старшие плакали, а она шла себе и щебетала:
— Зося, это тату туда заперли?
— В гробу твой тато, в гробу, — причитала баба, которая шла возле них.
— А это гроб?
— Ох, гроб, дитятко, гроб.
— А как же тато выйдет?
— Ох, не выйти уж ему, не выйти, не выйти! — закричала Вавжониха, видимо услышав.
Дитя испугалось и ухватилось за юбку старой Янтошки.
— Не бойся, не надо бояться.
— Мама плачет.
— Плачет, а как же, тато ведь помер, понимаешь, помер.
— Помер?
— А ты и не знаешь? Бык убил тату.
— Во дворе?
— Во дворе, во дворе. Рогами.
— Боже ты мой милостивый, — причитали кумушки. — И не понимает, бедненькая, что стряслось.
— Да и как ей понять, совсем еще махонькая.
— Да, вот и помер мужик.
— И что она теперь с этой мелкотой делать будет?
— Бог милостив, кого создаст, тому и с голоду умереть не даст. Проживет как-нибудь.
— Так-то оно говорится. А бывает, что умирают, милая ты моя, бывает, что и умирают.
— Всякое бывает…
На похоронах снова поднялся вой. Бабы плакали одна громче другой. Но все покрывали вопли Вавжоновой жены.
— Ох ты, милый мой, о господи, господи Исусе Христе, госпо-о-о-ди!
Страшно стало от этого крика всем. Даже мужики побледнели.
Магда стояла в сторонке. Ее всю трясло. Недаром она боялась Богуна, недаром. Это могло случиться и с Ясеком, тоже ведь недалеко стоял. Она даже глаза закрыла от одной мысли.
Возвращались группами. Разговаривали. В сотый раз пересказывали друг другу, как все случилось. И хотя всякий своими глазами все видел, все равно выслушивал еще раз и дивился.
— Ведь этакое кольцо, боже милостивый!
— В живое тело, в самую морду было продето.
— Сила-то какая!
— Уж как он из коровника выходил, сразу было видно, что добром не кончится, не кончится добром.
— Получше связать надо было, ведь сколько времени скотина стояла в стойле, к свету не приучена…
— А как еще иначе? Догадаешься разве, что он этакое кольцо вырвет.
— Говорят, тот бык, что до Богуна был, тоже вот так вырвался.
— Какого-то теперь купят?
— Барыня теперь небось кровавыми слезами по Богуну плачет!
— Да ведь и бык был, не скоро такого найдешь…
— Как дракон какой!
Магда молчаливо обгоняла разговаривающих. Над Вавжоном еще и земля не осела, а они уж больше о быке, чем о нем, языками мелют. Такие уж теперь люди. А ведь и трех дней не прошло, как он ходил среди них живой, и никому и в голову не приходило, что вот оно как будет…
Идти было тяжело. Ноги болели у нее все больше, и она уже как спасения ожидала родов. Другим бабам это доставалось как-то легче. Но она сызмала была слабого здоровья. До срока еще далеко. А беременность давала себя чувствовать непрестанно. При всякой работе.
Вот и теперь она с трудом пришла с кладбища. А день только что начался. С полдня они пошли мочить лен. Приказчик подгонял изо всех сил, и так сколько времени потеряли с этими похоронами. Он назначил кому идти, в том числе и Магде. Известно, лен — это уж всегда бабья работа.
Мужики привозили с поля тяжелые снопы, связанные соломенными перевяслами, Сваливали их на землю. Потом и мужики и бабы укладывали снопы в яму с водой.