Получив еще раз по ребрам, Гридя проникся оптимизмом.
— Затычку тащи, дура, — прошипел Кудряш, — пока дедок недоглядает. Случай какой!
Чуек постарался на славу. Соломка сидела мертво.
— Дрыном он ее, что ли, туда запихнул, — ворчал Гридя.
— Руку поглубже, поглубже просунь да ухвати ее покрепче, — шипел Кудряш, — снаружи-то, небось, не уцепишься.
Наконец Гридя с задачей справился. Запах от него шел... Одр от проделанной процедуры из ступора, в который его вогнал Вишвамитра, вышел, заржал и принялся портить воздух. Приятная округлость боков таяла на глазах.
Вишвамитра бормотал какие-то заклинания, молитвенно сложив руки; лицо гуру сияло неземным счастьем.
Когда одр сдулся окончательно, Кудряш рывком поставил Вишвамитру на ноги и зарычал:
— Ты чего, шутковать со мной удумал, коня загубил! Да я тебя... — Рука потянулась к мечу.
Гридя подыграл приятелю, повис на руке:
— Не надо, не надо, Кудряш, лучше гору живую забери, как договаривались!
Вишвамитра с грустным: видом обошел вокруг коня, поцокал, покачал головой.
— Да на что мне эта гора, — уже не тихарился, орал во всю силу легких Кудряш, — конь мне заместо брата был... Ежели бы не он, кости бы мои уже истлели, спасал меня... Зарублю!!!
Вишвамитра дождался, когда Кудряш устанет кричать, и невозмутимо заявил:
— Путник не знает, куда приведет его путь. Невмешательство — одна из добродетелей. Благодарю тебя, мудрый витязь, за науку!
Кудряш ошалело посмотрел на гуру:
— Ты чего плетешь, дед?!
— Вишвамитра не должен был помогать тебе, Вишвамитра заплатит за науку живой горой.
Так у славян появился слон, который, впрочем, не особенно им пригодился.
Глава 3,
в которой рассказывается о кузнецах и военном заказе
Пока Гридя разглагольствовал, они добрались до посада. Мужики, завидя Белбородко, степенно кланялись, девки смущенно улыбались, строили глазки. Степан мужикам отвечал, а девок демонстративно игнорировал — и так не дают прохода, а приветишь какую — хоть из града беги. Ведь местные-то как? Увлекут красавицу на сеновал, и ну пежить. Другое дело Белбородко — с чувством, с толком, с расстановкой; полночи прелестница охами да вздохами исходит...
В общем, из чувства самосохранения на дам Степан старался обращать как можно меньше внимания.
— Ну, что одра вы на слона выменяли, это я понял, — прятал улыбку в бородищу Степан, — а при чем тут Дубровка?
Гридя, заметив, что гроза миновала, повеселел:
— Вишь, батька, чего вышло-то — перебрал Чуек медовухи. Утром гульбу продолжил и перебрал. А когда Чуек переберет — сильно говорливый становится, не заткнешь. Вот и стал трепаться, как он странников облапошил, как одра подсунул, а вместо него гору живую взял. Народ слушал, дивился. Еще бы не дивиться! Ежели бы врал Чуек, побили бы, и вся недолга, а так — гора живая у Кудряшовой родни на подворье живет. Почитай весь Куяб видел... Значит, не блазнит парень, правду говорит.
— Постой, постой, — Степан попридержал Гридю, — как это — на подворье?
— А чего? Та же скотина.... И сено жрет, и траву... Даже репой не брезгует.
— Он же потопчет там всех?!
— Да ни-и, — ухмыльнулся Гридя, — тятька Кудряшовый мужик правильный, такого не потопчешь. Вишвамитра ему показал, как с горой управляться — чисто как с коровой, только вместо хворостины дрын посерьезней надобен. Ежели что не так, сразу дрыном промеж глаз... А ежели полезное чего гора сделает — репу послаще, да чтобы прямо из рук.
«Вообще-то даже не плохо, что хлопцы умыкнули слона, — подумал Степан. — Элефанта вполне можно использовать в военных целях. Одеть в брони, на ноги — железные башмаки, против «чеснока»; посадить на спину погонщика и двух-трех стрелков. Серьезное подспорье пехоте получится».
— Так и чего Чуек? — напомнил Белбородко.
— Я и говорю, — встрепенулся Гридя, — слушок по Куябу пополз...
— Ну а Дубровка-то при чем?!
— Дык, дошли до пришельцев те слухи...
— Ну?
— Дык, скупили всех одров полудохлых на куябском Торжке... И в Дубровку продали... Говорят, Вишвамитра на ведуна Дубровки Угрима морок напустил. Угрим за тех кляч жита немерено дал...
Степан не знал, плакать ему или смеяться. Это ж надо, Гридя с Кудряшом предков цыган блазнить научили!
— Слона-то как звать? — только и спросил Белбородко.
— Это, как его... — напрягся Гридя, — имя такое диковинное, вроде как не имя, а брань срамная... А, вспомнил — Рабиндранатом кличут.
Кузнецы уже истомились их ждать. Вернее, двое истомились, третий — небольшого роста плотный мужик с рыжей бородищей и такой же рыжей шевелюрой — был занят ковлей. Хозяин кузни, звали его Вихраст, держал длинными щипцами раскаленную болванку, обозначал молоточком, куда надо шарахнуть. Молот, коим ворочал здоровенный парень по кличке Сычок (тоже рыжий), опускался аккурат в указанное место.
— Ты не дураком бей, а с душой, удар в уме прикидывай, не сосну валишь, — наставлял парня голубоглазый кузнец из скучающих, — запорешь, батька-то, небось, шкуру спустит.
Хлопец молчал.
— Ты молот-то как держишь, скрючился, ровно горбун, смотреть тошно... Спину-то, спину больше распрямляй, когда взмахиваешь... Сподручнее будет вниз обрушивать...
Хлопец отмалчивался, только пыхтеть начал.
— Ты не бычься, — «подбодрил» сынка Вихраст, — Василек дело говорит, он коваль знатный — старого на молодого перекует. За науку благодарить должен. До весны помахаешь, може, я тебя к тонким работам приставлю... Слухай, чего люди умные говорят!
— Да слухаю я, батя! — опустил молот хлопец.
— Ты зубы-то не показывай, молчи!
— Батя самому Перуну брони сковать может, доброго коваля он из тебя, хлопче, сделает, как пройдешь обряд посвящения в мужи, так из подмастерьев уйдешь, верно говорю, а, Вихраст?
— Поглядим, — буркнул Вихраст. — Бона Рябчик — юнак еще, а к тонкому делу допущен, потому — разумение в нем имеется и к старшим почтителен.
— Да когда я непочтителен был?.. — возмущенно шарахнул по заготовке Сычок.
— Цыть! Поговори у меня, сучье племя!
— Слушайся батьку!
Пот застил глаза молотобойца... Вихраст отер руки о кожаный видавший виды фартук, кликнул подмастерья:
— Эй, Рябчик, подь сюды... Перейми...
Степан невольно улыбнулся. Рябчик походил скорее на бычка-трехлетка, чем на рябчика. Ничего не поделаешь, уж ежели прилипло прозвище... Пока не пройдет обряд инициации, придется носить детское имя[14].
Подмастерье взял щипцы и молоточек, нацелился, застучал легонько.
— Лепо, — одобрил Вихраст и обратился к сынку: — А тож, как ты, Сычок, разуменья кузнечного не имел. Смотри, как выстукивает.
— Тю!.. — мрачно ответил молотобоец. И шарахнул в обозначенное место.
Степана Вихраст заметил уже давно, как не заметить, когда сотник и Гридя вошли в кузню. Но даже головы не повернул, видать, обижался на то, что ждать Белбородко себя заставил.
Наверное, решив, что достаточно подержал гостей «в дверях», Вихраст наконец подошел к Степану:
— А уж я думал — занедужил ты.
«Начальство не опаздывает, начальство задерживается, — подумал Степан, — кроме того, начальство не болеет, а поправляет здоровье».
В каком-то смысле он действительно был начальством. В Куябе с легкой руки Белбородко образовалось что-то вроде артели. Три кузни получили один на всех «государственный военный заказ». И весьма выгодный — Белбородко то и дело подкидывал идеи, которые кузнецы воплощали в металле. Идей было много, а кузнецов в Куябе мало, потому работали сообща, можно сказать, конвейерным методом — каждая кузня выполняла свою часть работы, а потом Степан осуществлял «отверточную сборку» изделия, вернее, не Степан, десять особо сметливых кметей под Степановым чутким руководством.
14
Переход из юношества во взрослую жизнь у древних народов сопровождался испытанием (обрядом инициации). Испытание было весьма жестоким — юноша удалялся из поселения в дикое место (у древних славян — лес), где его подвергали всевозможным физическим и моральным унижениям. Так, его могли морить голодом (насколько это возможно в лесу), избивать, всячески осмеивать; зачастую испытуемому наносили раны. Пройдя через весь этот кошмар, юноша сильно взрослел и, как следствие, получал новое имя и новый социальный статус