Глава 4,
в которой Степан Белбородко выкупает слона Рабиндраната для государственных надобностей
Бурьян, Кудряшов батька, был мужиком обстоятельным и хозяйством обзавелся крепким. Ладная изба из толстенных бревен, добротный амбар, овин, хлев, курятник, огород с овощами — брюквой, репой, морковью да капустой. На дворе народа полно, все при деле: кто поросям хряпу рубит, кто в огороде сорняки дергает, кто коня чистит. И живности много: свиньи в лужах плещутся, петухи кур топчут, гусаки вышагивают важно. Двор обнесен высоким тыном из бревен с заостренными концами. У ворот гуляет на длинной цепи лохматая псина, побрехивает по поводу и без повода, охраняя хозяйское добро.
Когда Гридя со Степаном подошли к Бурьянову двору, песик, завидя их, словно взбесился — рвется с цепи, заходится лаем, рычит, скалится.
Гридя шарахнулся с перепугу.
— Не боись, хлопец, вон цепь толстенная. Парень с ненавистью посмотрел на барбоса:
— У, злючая, сволочь! — Пес зашелся лаем. — Ну шо, цепь не пускает, не пускает, га?..
Гридя встал на четвереньки, скорчил рожу и загавкал. Глаза барбоса налились кровью, с клыков потекла слюна. Степан схватил Гридю за шиворот:
— Сдурел, чего дразнишь?
— А чтоб не гавкал, пустобрех!
— Да ты ж его только злишь! Гридя призадумался:
— А и верно, камнем в него надыть... Чтобы место свое знал.
Степан вовремя перехватил руку, отнял камушек и ткнул Гридю кулаком в бок.
— Ить, за что, батька?
— Эй, хозяева!!! — Белбородко заорал так, что барбос заткнулся и грустно посмотрел на него — видать, кормят лучше, оттого и голос басистей. — Встречайте гостей-то!
— И пса уйми, — обиженным голосом добавил Гридя.
Пес снова залаял.
Через некоторое время в проеме ворот появился Бурьян — небольшого роста мужик, кряжистый, с черной бородой, видно с утра нечесаной, и с такой же нечесаной шевелюрой.
— Здоровы ли, гостюшки, — хрупал яблочко Бурьян, — не попортил ли вас мой Лютун?
— Да слава Роду! Сам здоров ли?
— Да здоро-ов. От только поясницу к дождю ломит...
— Ништо, ты ее ядом змеиным смажь — наипервейшее средство... А хошь, я прежде пошепчу маленько, чтоб проняло шибче?
— Ты бы, — сплюнул косточку Бурьян, — над гаденышем Гридькой пошептал, а то ей-ей, Лютуна на него спущу... А за совет спасибо, Степан, може, и впрямь ядом натрусь, а то иной раз скрючит, не разогнешься.
Гридя переминался с ноги на ногу, хмуро посматривал на Бурьяна:
— Ты это, пошто злословишь? Мужик переменился в лице:
— От я тебе объясню, зараз объясню, шоб всю охоту по девкам шастать отшибло!
Бурьян схватил Гридю за ухо.
— Пусти, пусти, оборвешь!
— Ишь удумал, — методично терзал ухо Бурьян, — к Ладке моей по ночам шастать. Через тын перелезет, и на сеновал...
— Не было такого, Родом клянусь! — божился Гридя. — Ухо, ухо пусти...
— ... А та его уже поджидает... Думал, не прознаю... А я вот прознал... Пронька, челядинка, по малой нужде выходила, гаденыша этого видела...
— Брешет она! — орал Гридя. — Ухо...
— ... Може, ему женилку оторвать, а, Степан?..
— Способ верный, тогда он точно от дочери твоей отстанет.
— ... Или мужицкие яблоки отчекрыжить, а, ведун?
— Так и это для любовного отворота пользительно.
— А то пущай Лютун отгрызет, тады мне и виры платить не придется. Скажу, мол, чего с дурного пса взять...
— Оно без виры-то лучше, — согласился Степан.
— Да не попортил я Ладку, Родом клянусь! — заорал Гридька. — Мы это так, лобызались только... Ухо, ухо пусти!
— Ежли бы попортил, я бы тебе корень под корень...
— Ну пусти, дядька Бурьян!..
— ... Я-то, дурак, думал, чего Лютун бесится по ночам, спать не дает? А это он на Гридьку надрывается, когда тот от тына к сеновалу чешет.
Бурьян отпустил Гридю. Ухо у того было пунцовым и дюже оттопыренным.
— Разговор есть, — сказал Степан, — потому и пришли.
— Гридьку на порог не пущу, а тебе завсегда рад.
Спокойная, размеренная крестьянская жизнь. На завалинке сидит дедок, вспоминает прожитые годы, щурится подслеповатыми глазами. Девка сыплет курам пшено. Здоровенный парень в долгополой рубахе, прихваченной пояском, вострит колья. Парень, видно, не женат, посему до свадьбы считается в дому родителя дитем и носит детскую одежду.
Бурьян подошел к парню, неодобрительно покачал головой:
— Гляжу, ленив ты, Меркул.
— А че, батя?..
— С утра мешкаешь...
— Дык, вона их скоко...
— А ты тюкай шибчее.
Чуть поодаль солидного вида мужик истово колет дрова...
Бурьян ненадолго остановился, придирчиво посмотрел:
— Ить, навалил кучу, на двор с гостем зайти срамно. Мужик отер со лба пот, почтительно произнес:
— Приберу, батя...
— При-и-беру, — передразнил Бурьян. — Вот я тя розгами по заду-то приберу, зараз ум войдет. Стрижка кликни, пущай на поленницу носит!
Мужик забасил, зовя помощника. Вместо Стрижка из-за амбаров выплыла дородная баба:
— Чего горло дерешь, сам мальца на речку отпустил.
— А и правда, на речке он, батя, рыбку удит.
— Гляди у меня, — погрозил кулаком Бурьян, — допросишься.
— Дык, приберу, батя.
— Шоб мигом! Знаешь, я на расправу скор.
— Чего стоишь, дура, прибью! — заорал мужик. — Вишь, батя гневается, разгребай поленья-то!
— Ну, ну, — одобрительно проворчал Бурьян, — вот это дело, сынку...
Вновь застучал колун. Баба, неласково воротя взор на супруга, принялась таскать поленья.
Бурьян провел Степана в дом (по пути объяснив дворовой девке, как надобно выпалывать сорняки, мужику, верно, еще одному сыну, как распрягать коня), усадил на почетное место — на лавку, а не на скамью.
Изба была просторной. Посреди стоял внушительный стол, сколоченный из грубых досок, на столе — глиняный кувшин с медовухой и несколько деревянных плошек. Вдоль стен — широкие лавки, у стола — длинные скамьи с украшенными резьбой ножками. Б нравом углу, устьем в сторону входа — печь-каменка. Рядом с печью на лавке сидела девушка, ловко вращала веретено, напевая тягучую песню.
— Лада, привечай гостя!
Девица потупилась, отложила рукоделие и принялась хлопотать у печи. Степан залюбовался грациозной фигуркой.
— Молодшая, — с гордостью проговорил Бурьян, — в самом соку девка, знал Гридька, на кого глаз положить... Увижу еще, точно шкуру спущу!
— Люб он мне, батя, — зарделась красавица.
— Цыть, востроухая! — зашипел Бурьян. — Не перечь! Сердце у меня отходчивое, другой прибил бы... За Угрима пойдешь, хозяйство у него крепкое, не грех породниться. А Гридька тебе не пара — голь перекатная, бедовик. Ишь чего удумала! Сама знаешь: скоро Угрим со сватами явится, вот и сладим дело.
«Уж не мой ли старый знакомец, — подумал Степан, — да нет, вряд ли, на славянщине Угримов, что в Бразилии Педро».
— В омут брошусь!
Девушка закрыла лицо руками и выбежала из избы.
— Гордая, — не без уважения проговорил Бурьян, — моя кровь. А все равно перемогну. Как сказал, так и будет!
Бурьян подошел к печи, заглянул в горшок:
— Скоро поспеет, ишь бурлится, наваристая...
Посетовал:
— Бабы совсем от рук отбились, страх потеряли, норов показывают.
— Не то что в старые времена, — поддакнул Белбородко.
Бурьян налил медовухи, поднес Степану:
— Хороший ты мужик, правильный!
— И ты ничего. Только к девке своей строг больно. Бурьян удивленно присвистнул: