— А груздевцы несогласные под злыдненских идтить.
Опять загудело. Взметнулись кулаки, показались кукиши. Посыпались ругательства и угрозы.
— Вот что, — проорал Степан, — миром дело уладим.
— Правильно, пускай груздевцы верховодят!
— Не бывать!
— Кровь им отворить...
— Бои потешные устроим, — предложил компромисс Степан. — Кто десятником хочет, тому десятерых завалить надобно. А кто десять десятников одолеет — тому сотником быть. А коли десять сотников уложит — воеводой. А уж ежели к кому боги не любезны, тогда извиняйте, пусть простым воем будет. Тож, небось, почетом его мир не обойдет, коли доблесть на поле бранном выкажет. И кмети вместе со всеми посостязаются, чтобы по Прави все было. Я и сам на кулачках потешусь... Согласны?
— А что, воевода дело говорит, — крикнул Вихраст. — Что скажете, мужики?
— Правильно, пускай боги рассудят, кто кем верховодить должен.
На том примирились. Людины некоторое время еще топтались на майдане, а потом мало-помалу разошлись по домам. Хозяйству-то урон от безделья всегда случается, надо наверстывать. Да как тут наверстаешь, когда праздник такой...
До самого Велесова дня строительные работы на посадской стене пришлось остановить. Народ катался с горок, лазал по обледенелым столбам. Повсюду разносился душераздирающий визг — резали поросей. Рабиндраната водили по выгонам, наряженного в красную попону с кистями, на голове элефанта красовалась скоморошья шапка с бубенчиками, а бивни были увиты цветными лентами. Слон весело трубил, довольный тем, что удалось-таки наконец отдохнуть от такелажных работ. Изрядно захмелевшие людины то и дело подносили Рабиндранату любимое угощение — моченые яблочки, и Кудряшу с Радожем приходилось следить, чтобы великан элефант ненароком кого-нибудь не потоптал, и отгонять не в меру ретивых благодарителей.
Сидя в башне, Степан с удовольствием наблюдал за происходящим. Еще совсем недавно от гиганта шарахались, как от чумы, теперь же стремятся заручиться его расположением. Еще бы! Даром, что ли, Степан поставил пять шатров по всему посаду, в которых продают слоновий навоз? Даром, что ли, распустил слухи о том, что Рабиндранат близкий родственник скотьему богу Велесу, а то и сам Белее во плоти. Пиар дал результаты. Теперь Рабиндраната надо было спасать не от губителей, а от почитателей — чтоб на сувениры не разорвали.
С полуночи до восхода с песнями, благопожелания-ми и танцами по домам ходили ряженые — парубки в вывернутых мехом наружу тулупах и звериных масках. Осыпали избы зерном и получали в ответ благодар — чарку хмельного меда, кусок пирога или поросенка. К утру мало кто из ряженых мог стоять на ногах, но драк, что обычно сопутствуют народным гуляньям, не наблюдалось. Все ожидали последнего дня Колядок, дня, посвященного скотьему богу. Копили силы да молили духов-покровителей и богов об удаче. И вот этот день настал.
Плотники не без помощи Рабиндраната, отпуск которого плавно перешел в таскание бревен, уже поставили на майдане десять квадратных помостов и длинные многоярусные, доселе невиданные, лавки для зрителей. Повсюду сновали лотошники, наперебой предлагавшие хмельной медок да пирожки со всевозможными начинками: творогом, капустой, морковью, требухой, рыбой. Несколько сомнительного вида личностей обносили зрителей мухоморовой настойкой, от которой, по их утверждению, большая радость случается. Впрочем, народ на мухоморы не больно-таки западал, да и «наркоторговцев» быстренько удалили, так что никто из куябцев не подсел на гадость.
Лавки отделялись от помостов, на которых предполагалось ристание, невысоким и редким забором, сквозь который без труда мог бы пролезть молочный поросенок, ежели бы на то была его воля. Все, что было на площади, произвели звягинские артельщики. Старшина заломил невиданную за труды цену. И, сторговавшись со Степаном на четверти желаемого, остался вполне доволен.
Вдоль лавок уже становились дружинники со щитами и деревянными дубинками. От выгонов, выходящих на майдан, к местам для зрителей тянулись загородки, вдоль которых также высились кмети.
На дальних подходах к майдану подвыпившие глашатаи объясняли новшества:
— Рассядетесь по-людски, значит, да глазеть будете. А кто своему кулачнику помогать удумает, того враз дубинкой причешут.
На дальних подступах к «стадиону» народ роптал, зато на ближних радовался. Благодаря предпринятым мерам людины не топтали, не давили друг друга, а прибывали чинно и мирно.
Бабы первыми оценили мудрость нового князя Любомира и его советника Степана.
— Ишь ладно-то придумали!
— Небось, и поножовщины не случится, вишь, наших-то бугаев ощупывают.
— Вот радость-то! А то кулачные-то сшибки знамо чем заканчивались!
— Вона Кузьмиха поныне свово-то баюкает, чисто дитятко.
— Да... а ведь крепкий мужик Филин был.
— Хоть какому крепкому башку проломи — или к пращурам отправится, или дураком станет.
— Филина в Ирий-то, видать, не взяли.
— А бабник потому что...
— Нонче-то все иначе будет.
— Пущай кулачники дураками становятся.
— Да, деды-то с Истомой обсчитались маненько, зато Любомир, сразу видно, о народе печется.
— И Степан евонный головастый, говорят, это он придумал.
— А и видный, бают, мужик-то.
— Так для тя, Хавронья, у кого промеж ног хрен болтается, всяк видный...
— Сама ты!..
Ежели вдруг возникали размолвки, вмешивались кмети, и бабий народ утихал.
Баб пропускали беспрепятственно, мужиков же понуждали сдавать ножи и зарукавные кистени. Иных, особливо ретивых, отводили в сторонку и объясняли правила поведения в общественном месте. Подозрительных подвергали охлопыванию и ощупыванию. У каждого выгона росла гора колющих, режущих и проламывающих предметов.
Взамен сданного оружия каждый людин получал чарку забористого взвара, которую с поясным поклоном вручала ему длинноногая и румяная красавица. И просила испить за ее здоровье. И глядела так, что у бедного мужика аж нутро сводило от сладострастной истомы. Как тут за здоровье не выпить? Крякнув и утеревшись рукавом, людин напрочь забывал думать об утрате и думал о том, как бы умыкнуть девку на сеновал...
Для бойцов, которых, надо сказать, оказалось не так уж и много, вдоль каждого помоста стояли низкие лавки. Кулачники появлялись с отдельного выгона, меж рядов кметей проходили к своим местам под восторженные вопли зрителей.
— Гляди, Варвара, Жеребяка-то, Жеребяка. Скакун, право слово!
— А Василек-то... ой, бабоньки, сердечко так и трепещется. Могучий, а лицо доброе.
— Не на то глядите, дуры, — встрял хлипенький мужичонка. — У Жеребяки-то кулачище, что твоя голова, а смотри, какой тяжкий увалень. Несдобровать ему.
— А ты выйди да спробуй.
— Вот еще, охота мараться.
На трибунах шло оживленное обсуждение предстоящего действа.
— Слышь, Ивась, — восхищался кто-то из зрителей, — им эти, на заморский лад, как их... очки давать будут.
— Дурень, ты где слово-то такое нашел? Бочки им давать будут. Это ж как у них, у ромеев, умно-то придумано. Ежли ты мне по зубам вдаришь, стало быть, тебе бочку, а коли я тебе наваляю, то и бочка достанется мне. У кого бочек опосля ристанья больше окажется, тот и победил. Всем сразу и понятно.
— А куда ж их сваливать-то будут?! — охнула краснощекая девка с русой косой.
— Сие нам неведомо.
— А бочки-то, сказывали, сплошь красные, дубовые.
— Вот повезет-то...
— В них и капустку, и квасок запасать...
— Да и для бани сгодятся.
Между тем бойцы сидели хмурые, друг с другом не разговаривали, по сторонам не глядели, с молодицами не перекликались.
— А чего это кулачники-то смурные?
— Не видишь, с перепою они.
— Да, небось, головушки-то гудят, — сочувствовали мужики. — А им еще кулаками махать...
— Не от того, что с перепою. Слыхивал, послушание на них наложили.