— Кроме наших двух батальонов туда ещё отправили две танковые роты господина фон Зауберга, полк дивизии «Норд». Части вермахта не отправляли, только части СС. На месте уже находились полк «Фридрих», и эскадрилья прикомандированных штурмовых вертолетов Люфтваффе. Правда, меня никогда не было в лагерях, и я не жег деревни. Я много чего знаю, смогу рассказать, помочь, сделаю, все, что скажете!
— Умница. — Гречишина широко улыбнулась Римусу. Повернулась к Куминову. — Не врёт, ой не врёт. Всё верно, так и есть. Вы всех спать отправили, товарищ капитан?
— Куда его отвести? — Капитан встал с лавки. Не стоит будить ребят, и девушке идти не стоит. Сам справится, не привыкать. Глаза эстонца начали становиться ещё больше, чем были. Сейчас он напоминал рыбу, неожиданно оказавшуюся на суше. Такой же испуганный, жадно хватающий воздух широко открытым ртом.
— Вон по тому коридору, там дверь.
Куминов кивнул головой, рывком стащил эсэсовца со скамьи. Римус не кинулся на него, стараясь зубами выдрать себе свободу. Светловолосый здоровяк разом обмяк, превратившись в желе, заплакал. Заплакал молча, с разом побежавшими дорожками слёз по щекам. Не просил, не хватал за руки, просто хлюпал носом и давился слезами, подгоняемый толчками Куминова вперёд.
Когда капитан, выйдя через незаметную дверцу в самом конце земляного коридора, вытолкнул его наружу, лишь тогда решил хотя бы попробовать что-то сделать. Резко развернулся, бросившись на него с выставленными перед собой напряжёнными руками. Разом выбросив из головы всё, что наверняка умел делать. Куминов даже не пытался вступить в обречённый с самого начала поединок. Пропустил эстонца вперёд, подсёк сзади, заставив упасть на колени. Ударил резко, ребром ладони, встав в идеальную, как на тренировке, позицию. Хрустнуло, эсесовец дёрнулся, разом обмякнув. Завалился вперёд, успев пальцами загрести небольшую кучку снега. И умер.
Куминов подхватил тяжёлое тело под мышки, оттащил глубже в лес. На безмолвный вопрос появившегося сзади Расула лишь кивнул головой и пошёл в блиндаж, за лопатой. Нет, не копать могилу тому, кто топтал его землю, вовсе нет. Закидать труп толстым слоем снега, ветвей, чтобы птицы не слетелись, оставшиеся здесь зимовать. Не хватало ещё привлекать внимание каркающими и слетающимися со всей округи воронами. До весны… а весной, как надеялся капитан, немцы здесь следить уже ни за кем не будут.
— Коля… — глаза Саши, большие, чуть испуганные, уставились на него. — Ты?..
На войне, как… — 10
СССР, окрестности г. Томск, 196… г.
— В нашем деле, брат, как в аптеке — все нужно взвешивать, соблюдать точность и не забывать сверяться с дозировкой.
Фома спрыгнул в только-только отрытый проход и улыбнулся.
— А то, бац, и все, пиши-пропало, похоронили да забыли. Ты ж так не хочешь, братишка?
Гоча так точно не хотел. Гоче хотелось всего-то немного: разжиться деньгами, купить перстень нормального рыжья и завалиться к Любке. К ней запросто так не зайдешь, Любка была птицей хорошего полета. Тихий да мирный Томск, узловая линия новой железки, склады, пункты приемки, училища да институты, тут хватало орлов, любящих любить Любку. А вот Гоче ее тоже хотелось любить, да пожарче.
А пока красотка, крашеная в белый цвет, принимала всякое тыловое офицерье, и в войну устроившееся отлично. Гоча ваще не любил военных, те норовили дать в ухо, стоило замаячить рядом с ними. А он виноват, что так выглядит? То-то и оно, чо не виноват. А в ухо больно. Но ваще военных Гоча уважал, так это, по-мужски. Он не знал, на самом деле, как по-мужски, мужчин рядом с матерью до смерти не случилось, погибли все дома. Но понимал — на смерть идут, с такими поди-ка пошути, раз, и сломали что-то. А тыловые… тыловых Гоча регулярно «чистил», стараясь, правда, не до смерти. Хотя, как приходилось, если сзади, да за ухо кастетом. Но возле Любкиной хазы Гоча не баловался, очень уж ему не по себе стало бы без сивой крали, все что-то там обещавшей, но без серьезных денег — не дававшей. Оставалось искать — где поднять получше…
Фома, знававший всех и вся в городе, оказался золотой жилой. Сам из беспризорников, дитя войны, выбился в люди, хоть и занимался опасным делом. Но прибыльным, как оказалось, до черта.
Фома кружил-блудил вокруг города, забирался в самую глухомань и отыскивал всякие старые могилы. Сам-то Фома обзывал их как-то мудрено, по-чукчански или еще как там звали местных этих… самоедов. Гоча, родился в Тюмени, а вот мать была вроде как из Цхинвала, он не помнил, мелкий был, когда та померла. Учиться Гоча не хотел, кочевал туда-сюда по приютам да сиротским домам, сбегал, искал лучшей жизни. И уж совсем не разбирался во всяких там коренных культурах Сибири. Это Фома, вон, как подопьет на ночевке, так и давай — ля-ля, да ля-ля, сколько тут всяких жило-было и счастливо померло.