- Товарищи командиры, - продолжал комроты, - мы должны быть готовы в любую минуту отразить возможное нападение. Слушайте приказ:
«В 23.00 30/V 1941 года занять долговременные огневые точки и привести их в полную боевую готовность. Вести беспрерывное наблюдение за той стороной. Обо всем подозрительном докладывать в штаб».
Березин оторвал глаза от бумаги и окинул нас серьезным взглядом. Мы молчали.
- Дежурный по части, объявите боевую тревогу.
Через несколько минут подразделение выстроилось в полной боевой готовности.
Командир роты отдал распоряжение получить боеприпасы, продукты питания, запасти воду, объявил порядок занятия сооружений.
Без суеты и лишних движений расходились гарнизоны по своим дотам.
Над границей нависла тревога…
Сдав дежурство, я приступил к своим непосредственным обязанностям командира гарнизона дота. Мой гарнизон состоял из взвода курсантов полковой школы, ярославских ребят, комсомольцев, отличников боевой и политической подготовки. Моим помощником был сержант Торощин, спокойный, деловитый парень, который хорошо знал свои обязанности и добросовестно их исполнял. Пока я сдавал дежурство, он уже получил боеприпасы и продукты, подготовил к перемещению пулеметы.
Выбрав короткий и хорошо скрытый путь, мы двинулись к своему доту. Нам нужно было пройти километра два. Кругом стояла тишина, не хотелось думать о грозящей опасности, идущей из-за реки. В ночной прохладе идти было хорошо, мысли просились легкие, беззаботные. Я шел и думал о Марусе, представлял себе ее глаза, губы, ее ласковые руки и душистые волосы. Вот как складываются обстоятельства: мы условились встретиться завтра, но теперь я уже не знаю, когда состоится наша встреча…
В течение пятнадцати минут мы привели дот в боевую готовность: выставили наблюдательный пост и установили дежурство у вооружения. На другой день нам завезли трехмесячный запас продовольствия и боеприпасов. [12]
Дот из мертвой горы железобетона превратился в грозное сооружение, готовое в любую минуту дать отпор врагу.
Строительство нашего дота еще не было закончено. На крыше стояла, как мачта на корабле, тренога из мощных бревен, приготовленная для бурения скважины артезианского колодца. В потолке боевого каземата зияло широкое отверстие, оставленное для буровой трубы. Это отверстие делало дот очень уязвимым, и нам пришлось забить его деревянным чурбаном.
Дот наш не был еще засыпан землей. Для маскировки его только обнесли деревянным забором, в котором нам пришлось сделать проломы для того, чтобы можно было вести обстрел. Входили в сооружение по доскам, брошенным с насыпи прямо к решетчатой двери.
Метрах в восьмистах от нас находился такой же дот, которым командовал лейтенант Скрипниченко. От нашего дота к соседнему тянулся глубокий противотанковый ров. Секторы обстрела обоих дотов шли вдоль границы, причем были рассчитаны на перекрестный огонь. Нас должны поддерживать доты второй линии, но они еще не были вооружены.
На другой день мы принялись приводить в порядок свое хозяйство. Одновременно установили постоянное наблюдение за немецкой территорией. Я записывал всякое перемещение людей и машин, которое мы замечали там, за рекой Сан. В первые дни были составлены стрелковые карточки на все амбразуры, измерено расстояние до основных ориентиров на той стороне, выверены приборы и прицелы на пулеметах и пушке.
Начались регулярные занятия по строгому расписанию: уроки политграмоты, стрелковое дело, изучение оборудования. На противоположном от границы скате высотки мы соорудили турник и ежедневно стали заниматься физкультурой.
Так проходили день за днем. К нам нередко заглядывали пограничники, патрулировавшие в районе дотов. Они приносили вести, что за границей неспокойно и можно ждать большой провокации.
Мы и сами чувствовали это. По ночам с немецкой территории доносилась пулеметная стрельба. С каждым [13] разом она становилась все сильнее и продолжительнее.
Наш передний край молчал. И мы стали даже привыкать к своей беспокойной жизни на границе, обжились в дотах и почувствовали себя в них не хуже, чем в казармах. Каждый день нам привозили горячую пищу. Это еще более подчеркивало, что идет обычная армейская жизнь.
За три недели, проведенные в доте, мы лучше узнали друг друга. В нашем гарнизоне подобрались замечательные ребята. Я был уверен, что на них можно положиться. Все они окончили по девять-десять классов, жили разнообразными интересами.
Курсант Михайлов был, например, замечательный спортсмен. Сухощавый, быстрый в движениях, с красивым гибким телом, он мог часами висеть на турнике, отрабатывая какой-нибудь новый номер. Около него всегда стояла кучка бойцов и курсантов, с восхищением и завистью следя за его упражнениями.
Михайлов дружил с Леушкиным, невысоким, шустрым пареньком. На спортснарядах Леушкин не мог угнаться за товарищем, но зато в учебе он шел первым, много читал, хорошо знал русскую и западную литературу, всегда был в курсе всех новых литературных событий, писал стихи, которые печатали в армейской газете.
Я хорошо помню курсанта Тернова. Это - высокий, крепкий красавец-парень. Характер у него был серьезный. Зря он не разболтается, слова понапрасну не выронит. Но зато если уж скажет слово, то оно звучит веско и убедительно.
«Ну и голова у Тернова», - почтительно говорили о нем курсанты. Тернов увлекся лыжами и у себя в Ярославле занимал второе место по городу. Все как-то удивительно ладилось у этого спокойного, уравновешенного человека. Он и в учебе шел впереди, и в спорте за ним подтягивались остальные, и руки у него были умные и ловкие - что ни примется мастерить, все получается красиво и добротно.
А вот Иванисов был на редкость тихим и скромным. В спорте он отставал от других, был тяжел и неловок и стеснялся этого. Его страстью была политика. Он первый хватал обычно свежие газеты, во всех [14] событиях разбирался глубоко, все запоминал, анализировал, сопоставлял.
Словом, ребята в моем гарнизоне были действительно хорошие, и я радовался, замечая, что у нас уже создался дружный боевой коллектив.
Как- то в субботу я отправился противотанковым рвом в ближайший дот к лейтенанту Скрипниченко, чтобы посмотреть, как обосновались соседи, и договориться о взаимных действиях на случай провокации.
Федю Скрипниченко я знал хорошо. Он прибыл в нашу часть из Киевского пехотного училища. Мы сразу обратили внимание на этого паренька. У него был тонкий голосок и нежное, как у девушки, лицо. Несмотря на то, что он приехал в часть уже лейтенантом, многое в его поведении нас удивляло, казалось нам мальчишеским и несолидным. Но сердиться на него никто не мог, потому что он делал все очень искренно, самозабвенно. Федя смеялся так заразительно, что не могли не смеяться и остальные. Он так глубоко огорчался от неудач, что все кругом сочувствовали ему.
Федя Скрипниченко вырос в детском доме, никого из родных и близких у него не было. С детства он мечтал стать военным и, как только ему исполнилось восемнадцать лет, пошел в военное училище и успешно его окончил. Военное дело знал отлично, взвод его в подразделении был на почетном месте, бойцы и командиры его уважали, несмотря на мальчишество. И я был очень доволен, что соседом моим оказался не кто другой, а именно Федя Скрипниченко.
Ни Скрипниченко, ни замполита Федорова в гарнизоне не оказалось. От бойцов я узнал, что они ушли на пруды, которые находятся недалеко от дота. В них когда-то польский пан разводил рыбу. Теперь пруды оказались в запретной зоне, из местного населения рыбу в них никто не ловил. А водилось ее множество!
Я пошел на пруды.
Скрипниченко и Федоров сидели неподвижно на берегу и напряженно следили за поплавками. На меня они едва взглянули и даже не спросили, зачем пришел. Я присел на корточки рядом. Клевало хорошо.