— Когда придешь?
Ответа нет.
Я слышала шум его тяжелых шагов по нашей крутой деревянной лестнице и с нетерпением ждала, когда мама вернется в кухню и займется мною. Бывало, я так и прильну к ней всем телом.
— Бедняжечка моя, — говорит мама, — как ты озябла. Ну, теперь твоя очередь. Давай одеваться!
Я одевалась на большом кухонном сундуке, и не было для меня тогда ничего более приятного.
Черепки! На полу разбитая дощечка
Приближалось начало учебного года.
С радостным волнением ждала я того дня, когда первый раз пойду в школу. Но вместе с радостью во мне жил и страх.
Я очень боялась палки, которой учитель стращал учеников. И прутьев, которыми он бил школьников по рукам. И страшного обычая дергать провинившихся школяров за волосы.
Брат, проучившийся в школе целых два года, много рассказывал о школьных нравах. Но мое желание учиться и хоть чему-нибудь научиться было так велико, что, несмотря на все эти страсти, я не могла дождаться начала занятий. Накануне я почти не спала.
От брата перешел ко мне школьный ранец. Ему купили отличный портфель из свиной кожи. С таким портфелем и сам он казался наиотличнейшим учеником.
Дощечка, на которой писали в то время первоклассники, не досталась мне в наследство по той простой причине, что она давно была разбита. Тот день, когда мы с мамой отправились в писчебумажный магазин покупать грифельную доску, был для меня великим праздником.
Мы купили прекрасную школьную дощечку и грифель.
Одна сторона черной грифельной доски была разлинована. Посреди рамки, в которую была вправлена доска, висела на веревочке губка.
— Вот тебе доска, грифель и губка, — сказала мама. — Всю науку сможешь написать, стереть и снова написать на этой доске. Береги ее! Уронишь — останутся одни черепки!
Наконец наступил день, когда мама первый раз повела меня в школу. Положив дощечку и грифель в ранец, я водрузила его на спину, так что ни с дощечкой, ни с перешедшим мне по наследству ранцем не могло случиться ничего худого.
В школу мы пошли вовремя. Об этом позаботилась мама. Мы направлялись в город, то есть в старый город, расположившийся на другом берегу Дравы под Пирамидой и Кальварией.
Я шагала рядом с мамой по Железнодорожной улице.
Навстречу нам попалась старая Першониха, наша соседка, гладильщица. Целыми днями она гладила белье у мариборских господ. Вечером, возвратившись домой, она обычно звала нас к себе и угощала печеньем, перепадавшим ей от господ.
— О, да ты уже школьница! — воскликнула Першониха, взглянув на мой ранец. — И как выросла!
Подумать только, я школьница! Женщины, проветривавшие на подоконниках подушки и одеяла, высовывались из окон, чтоб посмотреть на новоявленную школьницу, и я была уверена, что они радуются вместе со мной.
Из поезда, который шел в Каринтию, пассажиры видели пишу улицу и, конечно же, нас с мамой.
Знают ли они, что я первый раз иду в школу?
Я помахала им рукой, и они мне тоже помахали.
С нашей улицы мы свернули на Франкопанскую. Там было большое движение. По широкой ухабистой улице один за другим двигались экипажи. Кучера с вожжами и кнутом в руках сидели спереди на застеленных ковриком козлах. С помощью вожжей они управляли лошадьми, а кнутом подгоняли их, пуская в галоп или рысью.
Я с любопытством смотрела на седоков, стараясь угадать, куда они так спешат: на вокзал, в больницу?
Ехавшие на телегах крестьяне везли на рынок лук, фрукты, картошку и капусту.
Изредка с пронзительным воем проносился мимо автомобиль.
Мы с мамой влились в поток пешеходов, шедших по тротуару в город. Среди них было много школьников.
Вот и длинный железнодорожный мост, соединяющий обе части города: рабочее предмостье со старыми, господскими кварталами. Слева от меня — мама, справа — парапет моста. Сквозь решетку смотрю я на текущую под нами широкую Драву. От первых осенних дождей вода в ней поднялась, помутнела и еще быстрее неслась в неведомую даль.
Внизу, под нами, протянулся вдоль реки старый город с прилепившимися друг к другу домами и узенькими улочками.
С моста хорошо видны Кальвария и Пирамида, крутые невысокие горы, защищавшие город от холодных северных ветров.
Наконец перед нами открылась Главная площадь, казавшаяся мне тогда преогромной. С правой стороны ее замыкала ратуша с барочным порталом, перед ней на высоком постаменте стояла статуя девы Марии, тоже в стиле барокко, символ победы над чумой. Ее поставили люди, пережившие чуму. Они водрузили богородицу на высокий пьедестал, чтоб была поближе к богу и молила его сжалиться над теми, кто остался в живых.
Потом площадь сужалась и переходила в Каринтийскую улицу. Если идти по ней, никуда не сворачивая, то придешь в Каринтию. Но мы с мамой вскоре свернули на Монастырскую улицу. Мы шли по тенистой каштановой аллее, которая где-то вдали сливалась с горизонтом. Под ногами шуршали желтые опавшие листья, из раздавленных каштанов выскакивали ядрышки. Слева была женская монастырская школа.
Со всех сторон сходились сюда девочки. С мамами и без мам. Мы даже и не заметили, как оказались у школьных дверей.
Преподавали здесь монахини. Привратница, которая пропустила нас в школу, тоже была монахиней, монахиней была нянечка, убиравшая классы после уроков, поварихи, швеи — все были монахини. Единственным мужчиной, имевшим доступ в монастырь и в классы, был вероучитель, учивший нас закону божьему.
В первом классе вокруг сестры Клементины уже толпились первоклашки и их мамы, которые при нашем появлении тут же раздвинулись, пропуская нас вперед.
Теперь сестра Клементина будет нам второй матерью?
Сестра Клементина как две капли воды была похожа на святую с иконы. Черная юбка, из-под которой высовывались лишь кончики башмаков, тяжелыми складками касалась пола. Слева на поясе большие четки с крупными бусинами и с большим крестом. Из длинных широких рукавов чуть-чуть выглядывали белые ладони. Лоб прикрывал белый полотняный крахмальный платок, поверх которого была надета ниспадавшая на спину темно-синяя накидка.
Говоря по правде, сестры Клементины не было. Мы видели только ее ладони и лицо, словно сошедшее с детского рисунка:
Прозвенел звонок, мой первый школьный звонок. Потом я не раз видела, как звонит привратница у входа, пользуясь своим неотъемлемым правом возвещать начало и конец уроков.
Мамы стали прощаться. Моя мама тоже простилась. В дверях она на минутку помешкала и помахала мне на прощание.
— Я приду за тобой!
Мамы ушли, и двери класса закрыли.
Первоклассницы остались один на один с учительницей.
Сначала она рассадила нас по партам, потом поднялась на кафедру, подошла к стоявшему у окна столу и приподняла тоненький прутик.
Так вот какой он, прут, который запляшет по нашим ладоням, если мы будем шуметь на уроках!
Сестра Клементина положила прут обратно на стол и встала у черной доски, заслонив собой и доску, и большую часть стены.
Класс сразу пришел в движение. Мы вертелись как волчки, оборачивались назад, шептались, болтали ногами и отчаянно жестикулировали.
Сестра Клементина повернулась к нам. Мы мгновенно притихли. Ее черные, как горные озера, глаза излучали столько света, словно вобрали в себя все солнечные лучи, лившиеся в окно у ее стола.
Она улыбнулась, и мы увидели ее маленькие белые зубы. Когда она улыбалась, на лице у нее появлялись три ямочки: на подбородке и на обеих щеках.