— Девочки, — обратилась к нам учительница, — скажите мне, зачем вы пришли в школу?
Мы переглянулись. На этот вопрос могла ответить каждая из нас.
— Чтоб учиться! — выпалила моя соседка по парте Даница.
Ответ был на редкость мудрым, и все мы выжидательно уставились на учительницу.
— Верно. Совершенно верно. А теперь скажите, вам хочется учиться?
— Да! Да! Да! — кричали мы в один голос.
Сестра Клементина оживилась. Ее черные глаза опять засияли. Ничего не скажешь сообразительные ученицы достались ей в этом году. И она говорила с нами, как со взрослыми.
— Девочки, если вы будете хорошо учиться, то доставите этим большую радость и мне, и своим родителям. Если вы и в самом деле хотите учиться, то сидите тихо. Самое главное — сидеть тихо.
И учительница окинула нас ободряющим взглядом.
— Будете сидеть тихо?
— Будем! Будем! Будем!
— Ведь вы сидите за удобными партами. Разве это так трудно?
— Нет! Нет! Нет!
— А сейчас я вам скажу, чего нельзя делать на уроках. Нельзя вертеться! Нельзя гулять по классу! Нельзя разговаривать! Будете разговаривать — не услышите меня. Так будете разговаривать на уроках?
— Нет! Не будем! — кричали мы хором.
— И оставьте в покое свои руки и ноги. Неужели это так трудно? Скажите мне, девочки, трудно это?
— Нет, не трудно!
И как это мы сами не догадались, что руки и ноги могут быть нам серьезной помехой. И как бы в подтверждение тому они тут же снова задвигались.
— Что вы сделаете со своими беспокойными ножками? Поставите их рядышком на полу! А ну, попробуем!
По классу прокатился шум, и ровно через секунду наши ноги под партами притихли и замерли. Нам даже не пришлось их успокаивать. Они сами вели себя под партами так смирно, будто их и вовсе не было.
Зато руки еще больше расшалились. Мы давали друг дружке подзатыльники, толкались локтями и дергали впереди сидящих за косички.
Сестра Клементина повысила голос:
— А что нам делать с шаловливыми руками? Положим их на парты, ладонь к ладони. Давайте попробуем!
Мы так и сделали: положили руки на парты ладонями вниз. Они тут же успокоились.
Сколько пар детских ладоней! Сколько смирных детских пальцев!
Сестра Клементина утихомирила нас.
— Вот, девочки, как надо. А теперь начнем учиться.
Вид у нее был довольный — ведь судьба послала ей таких понятливых учениц.
— Я знаю, — сказала она, беря в руки мел, — всем вам хочется поскорее научиться писать. Попробуем?
Но только она начала писать на доске, как наши ладони тотчас оторвались от парт, а ноги опять затопотали.
Она снова повернулась к классу:
— Чьи это ноги и руки не умеют слушаться?
Но руки и ноги угрюмо молчали. Ведь они принадлежали здоровым, живым, как ртуть, девчонкам и потому вновь и вновь оказывались на скамье подсудимых.
— Я буду писать на доске, а вы на своих дощечках, — сказала учительница. — Достаньте из парт дощечки. Попробуем! Тихонько достаньте дощечки и тихонько положите их на парты!
Все руки потянулись в парты за грифельными досками. Мы очень старались положить их бесшумно, однако все наши усилия были напрасны. Сделанные из аспидного сланца дощечки звонко стучали о парты. И даже после многократных упражнений дело ничуть не подвинулось.
Сестра Клементина взяла белый мел и начала чертить на доске горизонтальные линии. Мы последовали ее примеру, только на наших дощечках линии выходили не прямые, а скорее извилистые.
Прозвенел звонок. Дощечки были исписаны. В глубине класса стояла на столике большая миска с водой. Сестра Клементина велела нам по очереди подходить к воде и губками протирать исписанные дощечки.
Но едва она вышла из класса, как мы разом выскочили из-за парт и гурьбой ринулись к воде.
Началась давка. Эта дылда Мина, протискиваясь вперед, так двинула меня локтем, что дощечка, которую я держала в вытянутой руке, упала на пол.
Черепки! Дощечки больше не было. Она разлетелась на тысячу кусочков. Уцелела одна лишь рамка.
Внутри у меня все клокотало от обиды. И что скажет мама, когда узнает, что я в первый же день разбила новую грифельную доску.
В тот день я с трудом досидела до конца уроков — мне не терпелось поквитаться с обидчицей.
Пройдя мимо сестры привратницы, мы спустились по ступенькам на тротуар под тенистые каштаны. Тут я надавала Мине колотушек и со всех ног бросилась к маме. Глотая слезы, рассказала я ей, как погибла моя дощечка.
— Это первая, но не последняя, — мудро заключила мама. — С другой обращайся аккуратнее.
Несчастье научило меня уму-разуму, и я за весь год разбила еще всего одну дощечку.
Сестра Клементина шлифовала нас день за днем, год за годом. И отшлифовала до блеска.
Прошло немного времени, и мы уже сидели на уроках как шелковые.
Сестра Клементина нас многому научила. Она была очень строгая, но наказывала нас редко. Прут, лежавший на ее столе на кафедре, служил ей указкой. За волосы на висках она нас не дергала, не таскала за уши. Девочки, болтавшие на уроках, должны были в наказание стоять за партой. Этому наказанию подвергались все мы. Лентяек, не учивших уроки, запирали после занятий в классе — пусть сидят, пока все не выучат.
Меня сестра Клементина не оставляла после уроков, потому что я всегда с удовольствием выполняла домашние задания. За все школьные годы я ни разу не пришла в класс неподготовленная и никогда ни у кого не списывала, как это частенько делали мои одноклассницы. Занятие это казалось мне попросту унизительным.
Мики мой друг
Помню, как мечтала я полететь птицей.
Я была маленькая и тощая. И может быть, поэтому была гибкой и верткой, как юла.
Лазала по деревьям, качалась на ветках, кувыркалась на заросшем травой обрывистом берегу Дравы. Чего я только не выделывала — прыгала, вертелась колесом, делала стойку, мостик, но вот взлететь ввысь мне не удавалось.
О, если б вспорхнуть с ветки, как птица! Подняться в воздух без шара и самолета! Унестись в заоблачные дали.
До сих пор не простилась я со своей голубой мечтой. И ничего удивительного — ведь в каждом из нас с детских лет живет неистребимая тоска по чему-то неизведанному и неисполнимому.
Когда я училась в первом классе, у меня был друг Мики. Это был самый мой лучший друг.
Как-то по пути домой я поссорилась и подралась с Дрнулицей.
Из-за чего?
Ну конечно, из-за мела! Из-за крошечного кусочка белого мела, который я стащила в классе. Дрнулица по дороге домой отняла его у меня. Мне же позарез нужен был мел, и я его отвоевала, он был мой по праву. С самым победоносным видом сунула я его в карман пальто и помчалась по улице в сторону дома.
На бегу я оглянулась — Дрнулица плакала. Но ведь мел был моим!
Я бежала, словно подгоняемая дувшим мне в спину резким ветром. Наконец я остановилась, разгоряченная и запыхавшаяся, и опять оглянулась. Дрнулица медленно сворачивала на другую улицу.
Тогда я подошла к деревянному забору, сквозь который виднелись стальные рельсы, и поискала глазами маму, обычно поджидавшую меня у окна. Сейчас на меня смотрели пустые окна.
Я вынула из кармана мел и, выбрав доску пошире, нарисовала на ней мальчика с волосами ежиком, длинными ногами и длинными руками.
Тут послышался мамин голос. Она звала меня из окна второго этажа.
Спрятаться было негде, да и тугой на ухо я не была, так что пришлось идти домой.
Однако я не могла уйти, не бросив прощального взгляда на мальчика. Он подпрыгнул на своих длинных ногах и крикнул: