— Ты! Ты!
— Если хочешь знать, никакая я тебе не ТЫ!
— А кто же ты?
— Я?
— Да, ты!
— Я девчонка.
Мне хотелось, чтоб он звал меня девчонкой, как временами ласково называли меня родители.
— Девчонка? Какое смешное имя!
— Смешное не смешное, но ты меня зови так. А ты кто такой?
— Если хочешь знать, я тебе тоже не ТЫ!
— А кто же?
— Я? Мики!
Надо было уходить. Издалека все еще доносился мамин голос.
— Мики! До свидания! — крикнула я и помахала ему рукой.
Мама встретила меня у дверей.
— Удивляюсь, как это тебе не холодна, — сказала она. — Такой ветер, а ты вся разрумянилась. Погоди-ка, девчонка, я проверю, нет ли у тебя жара.
Мама приложила руку к моему подбородку, потом ко лбу и охнула:
— Ох, ты вся горишь!
Я заболела. Пришлось лечь в постель. Мама тревожилась, а я нисколечко не чувствовала себя несчастной.
Теперь я оказалась в центре внимания. Брат, так и искавший случая меня подразнить, выполнял теперь все мои прихоти. Мама и папа садились на краешек кровати, гладили меня по лицу и всячески утешали. А я вовсе не нуждалась ни в каких утешениях!
Я совсем не скучала, когда оставалась одна. Ведь это только другие думали, что я одна. На самом деле со мной всегда были разные люди и звери. Где я их находила?
Среди пятен и трещин на штукатурке. Бывало, уставлюсь в одну точку, и перед глазами возникают премиленькие зверюшки.
Потом смотрю на вешалку, где висели наши куртки, мамино платье и мой передник. Смотрю я на них, и вот с крюков и со стены сходят маленькие человечки и начинают жить по-своему, вернее, так, как я хочу.
Домашние про них ничего не знали. Это была моя тайна.
— Закрыть дверь? — как-то спросила мама в разгар игры.
— Закрой!
Дверь за мамой закрылась. Я тотчас глянула на вешалку и обомлела — из-под папиного пиджака выглядывал Мики. Вот он спрыгнул на пол, пересек комнату и влез ко мне на кровать.,
— Мики, как ты сюда попал?
— Я тебя звал, а ты не обернулась, ну я и побежал за тобой!
— А как ты забрался в комнату? Тебя никто не видел?
— А я потихоньку! На цыпочках! Шмыг между ног! Шмыг в дверь!
Тут я услышала мамины шаги.
— Пссст!
Микки полез по одеялу. Шмыг! И он стремительно нырнул под шерстяную шаль, которую мама набросила мне на ноги.
Появилась мама.
— Странно, — сказала она, глядя на меня с удивлением. — Мне показалось, что ты с кем-то разговариваешь.
— Мамочка, тебе это померещилось!
Ну разве могла я ей сказать про Мики? Она бы все равно не поверила. Мики — это моя сокровенная тайна!
— Выпей-ка, доченька, чайку, — ласково сказала мама. — Пей, пока горяч. И съешь яичко. А я пойду порежу тебе картошки. Смотри, ты вся горишь.
Мама дала мне чашку горячего чая и вышла.
Только она вышла, как я стала звать Мики. Он выглянул из-под шали, улыбнулся и спросил:
— Девчонка, тут никого?
— Никого, Мики!
Это означало, что, кроме нас, здесь никого нет.
Мики мелкими шажками просеменил по одеялу и уселся на тыльной стороне моей ладони.
— Я очень проголодался, — вздохнул он.
— Я тоже, — сказала я.
Мы вместе съели яйцо всмятку и выпили чай.
Тут дверь неожиданно отворилась и вошла мама. Сердце у меня екнуло — она ведь могла увидеть Мики.
Но Мики, обладавший поразительно острым слухом, юркнул в рукав моей шерстяной кофточки, лишь только она взялась за ручку.
Мама остановилась в дверях. Она очень спешила — картошку надо было нарезать тонкими кружочками.
— Добрый знак, доченька, — обрадовалась она — ты все съела и выпила весь чай!
Лицо мое горело.
Мама подошла ко мне и приложила свою широкую ладонь к моему пылающему лбу.
— Ноябрь на дворе, а у тебя окно открыто. И смотри, не раскрывайся, не то еще больше простудишься…
Мама закрыла окно, выходившее во двор, и ушла.
Мики высунулся из рукава.
— Девчонка, никого?
— Никого, Мики!
И он устроился на ладони моей правой руки.
— Что будем делать? — спросил он.
— Погоди, сейчас придумаю!
Я знала, что Мики согласится играть со мной в любую игру. Но во что же нам поиграть?
— Я придумала! Мы будем прыгать!
Мики покосился на меня.
— Ладно, только где? Не станем же мы прыгать по комнате?
— Нет, мы спрыгнем на крышу!
— А на какую крышу, девчонка?
— Конечно, на железную! На нашу! Открой окно и увидишь!
Мики спустился на пол, влез на подоконник и растворил окно. В комнату ворвался холодный ноябрьский воздух. Мики перевесился через подоконник и посмотрел вниз. На уровне второго этажа висел во дворе железный навес. Я так никогда и не поняла, зачем этот навес приделали к стене. Но навес под нашим окном существовал и волновал мое воображение.
— Мы полетим, девчонка! — воскликнул Мики. — Не боишься?
— С тобой не боюсь!
Я встала, сняла с вешалки зонтик и тоже влезла на подоконник. Мы оба ухватились за ручку раскрытого зонтика и глянули вниз. Глубина нас звала и манила. Ни минуты не колеблясь, мы оторвались от подоконника и полетели. Точно парашютисты с раскрытыми парашютами, точно носимые ветром пушинки одуванчика, опустились мы на железный навес, который радостно заскрипел под нами.
Мы выпрямились и подошли к самому краю навеса, где проходила водосточная труба. За ним открывалась бездна, то есть наш двор. К счастью, там не было ни души, если не считать полосатой кошки, дремавшей как раз посреди двора. Не успели мы приземлиться, как она вскочила, выгнулась дугой и метнулась в сад.
— Ну, а что теперь? — спросил Мики.
— Обратно в комнату!
— Больше не полетим?
— Нет. Мама думает, что я лежу в постели.
— Мы поднимемся по лестнице?
— Ты в своем уме? Только не по лестнице!
Немного поразмыслив, Мики воскликнул:
— По водосточной трубе!
К углу дома прилепилась водосточная труба, по которой стекала вода во время дождя. Я закрыла зонтик. Ну что за прелесть этот Мики! Самой бы мне никогда до этого не додуматься.
Мы добежали до угла, обхватили руками трубу и стали карабкаться вверх. Мики лез первый, я за ним. Сейчас я поднималась куда быстрее и проворнее, чем на уроках физкультуры по канату. Казалось, какая-то сильная невидимая рука толкала меня все выше и выше.
От водосточной трубы до открытого окна мы осторожно шли по узкому карнизу.
Я так была увлечена игрой, что забыла про все на свете.
Добравшись до окна, мы снова прыгнули на железный навес, а оттуда во двор. Нас носило, как пушинки одуванчика на ветру.
Потом по водосточной трубе мы забрались на карниз, по карнизу — до окна и опять все повторялось сначала.
С окна мы прыгали на навес, с навеса во двор...
Не знаю, сколько времени продолжалась эта замечательная игра, помню только, что мама застала меня врасплох.
Она вошла в ту самую минуту, когда я спрыгнула с подоконника на середину комнаты. В смертельном испуге бросилась она к окну, закрыла его, а уж потом начала меня бранить.
— Несчастная! Зачем открываешь окно? Ведь ты же больна!
За окном стоял Мики.
— Ой, Мики! — закричала я.
— Что с тобой, дочка? Никак, тебе что привиделось?
Я не рассказываю маме про своего друга Мики. Я подхожу к окну, смотрю на него и как крикну:
— Мики!
— Ты с ума сошла! — говорит мама. — А ну сию минуту в постель!
Мне показалось, что я слышу всхлипывания. Это плачет Мики. Думает, что я от него отреклась.
При первои же встрече я прошу его не сердиться на маму за то, что она закрыла окно перед самым его носом. Ведь она ничего не знает про нашу дружбу!
Мики навещал меня, пока я болела. Я играла с ним в разные игры.