Сестра Стана спросила, состоят ли наши братья и сестры в дружине орлов. Я покраснела. Сердце мое забилось — сказать про Кирилла? Сказать, что он вступил в дружину соколов?
— Мой брат сокол! — выпалила я.
— Бранка, это нехорошо, что твой брат водится с соколами. Попробуй его перетянуть к орлам.
— Хорошо.
Наш Кирилл, по выражению сестры Станы, был крепким соколиным орешком. Я не верила, что сумею увести его от соколов, но все же решила попытать счастья.
— Кирилл!
— Чего тебе? — Он поднял на меня глаза.
— Кирилл, переходи к орлам!
— Я? К орлам? Ты, Бранка, случаем, не рехнулась?
— Подумай, Кирилл!
— Бранка, ты думаешь, что ты орлица?
— Да, орлица…
— Ты сова! Совы и сычи — вот вы кто! Совы и сычи — ночные разбойники, — дразнил меня брат.
— Я орлица! Орлица!
— А я сокол! Соколенок!
Обуянная гневом, я бросилась на него с кулаками, но он мигом вытянул вперед ладони, принимая на них все мои хлипкие удары. А потом воздал мне сторицей.
В другой раз я принялась дразнить его уже с кухонного порога:
Кирилл выслушал меня до конца и запальчиво крикнул:
— А ну-ка, повтори!
Так на же тебе, негодник! Получай! Я орала во все горло. Но Кирилл и на этот раз не остался в долгу:
Кирилл и впрямь твердый орешек, настоящая соколиная косточка! Пусть же узнает об этом сестра Стана!
Мама в который уже раз рассказывала, как учитель в Крапиве описывал ребятам итальянцев.
— Итальянцы маленькие, говорил он, и шажки у них мелкие, такие мелкие, что я при всем желании не могу вам этого изобразить. Лучше я вам рукой покажу, как шагают итальянцы.
Мама вытянула большой и указательный пальцы, и они быстро забегали по столу.
Мы с Кириллом держались за бока от смеха Вдруг он перестал смеяться и насмешливо спросил:
— А как шагаете вы, орлы?
— Как?
— А вот как! Можешь полюбоваться!
И он заходил по кухне торопливыми семенящими шажками. Я готова была лопнуть от злости.
— А как ходите вы, соколы?
— Как?
— А вот как!
И я зашагала широким размашистым шагом, так смешно раскорячив ноги, что мама и брат так и закатились. Мне же было не до смеха. Меня душили слезы ярости.
На сборе орлов мы стояли полукругом в белых фартуках и в белых панамках.
Пели мы, подражая движениям прачек, -
Я вернулась со сбора. Кирилл, видевший наше выступление, заявил, что это умора, а не гимнастика. Орлы никудышные гимнасты, а уж орлицы…
И он принялся нас передразнивать. Вытянул руки, сжал кулаки, правый кулак рывком засунул под левую мышку левый — под правую. Эти нелепые движения он делал так быстро, что я видела только бессмысленное мелькание рук.
Кирилл так насмехался над нами, что я не выдержала. Яростно кинулась я на брата, начала колошматить его кулаками по спине. Он спокойно стоял на месте, а глаза его говорили, что он даже не чихнет от моих смешных колотушек.
Я надулась и отошла в сторону.
Сестра Стана поинтересовалась, перешел ли мой брат к орлам. Я сказала, что не перешел и никогда не перейдет. Он сокол, и никаких гвоздей!
По правде говоря, к этому времени монахини меня сильно разочаровали.
Я перестала ходить на гимнастику, а потом перешла к соколам.
С ними я участвовала в ежегодных физкультурных парадах.
Публичные выступления соколов были нашим праздником, праздником всего города. Мы шли колонной. Впереди в полной парадной форме соколов гарцевали на рослых вороных жеребцах наши вожаки. На их фуражках развевались соколиные перья.
Мы громко пели наш гимн:
И дальше:
В то время до нас доходили худые вести. Итальянские фашисты сожгли в Триесте словенский Народный дом. Непокорных словенцев затаскивали во дворы и подъезды и вливали им в рот керосин и касторку. В Крапиве всех школьников обязали учить итальянский язык…
Между орлами и соколами росла, развивалась, цвела и давала плоды огромная вражда, темная, как вода в марте.
Примерно в это же время немцы и их подпевалы основали в Мариборе спортивный клуб „Рапид“, который стал в нашем городе первой организацией гитлеровцев.
Как мы собирали каштаны
Каждую осень мы с нетерпением ждали, когда созреют каштаны. Мы радовались им ничуть не меньше, чем белки и сурки. Именно каштаны скрашивали нам долгую унылую осень.
День, когда мы всей семьей ходили на Похорье за каштанами, был для нас праздником. Брат и родители брали сумки, а я освобождала для каштанов свой школьный ранец. Уже у подножия нам встречались могучие каштаны, растущие среди кривых буков и тонких трепетных берез. Солнце уже высушило оболочки на их плодах.
— Созрели! — говорил отец. — Мы пришли как раз вовремя.
Мы поднимались по лесистому склону, пробираясь сначала сквозь заросли папоротника, потом шагали по ковру из рыжих игл, вдыхая крепкий запах смолы, вытекавшей из царапин на коре, и отшвыривая валявшиеся там и сям шишки, и наконец шли по шуршавшим под ногами сухим листьям.
Дувший над лесом ветер стряхивал с веток последние листья, сгибал верхушки сосен и гнал по небу облака. Но каштаны не роняли своих колючих шишек.
Отцу не нравились каштаны, которые мы подбирали по пути. Нам же не терпелось поскорее начать сбор.
— Этот оберем! — предлагала я.
— Смотрите, какой он толстый! — подхватывал брат.
— И красивый!
— И каштаны на нем уже поспели!
Но папа только головой качал.
— Из-за такой мелочи я не полезу на дерево! Пошли дальше! Найдем получше! Чтоб хоть капельку походил на настоящий!
Наш папа знал толк в каштанах. Ему в жизни довелось видеть настоящие, те самые, что родом из Италии, и поначалу он хотел во что бы то ни стало отыскать их здесь, на Похорье. Но сколько мы ни бродили по здешнему лесу, на эти настоящие так ни разу не набрели.
— Этот горох пускай грызут белки и сурки, барсуки и кабаны — ведь и они хотят жить, — ворчит себе под нос папа и наконец останавливается у каштана, достойного его благосклонного внимания.
Он разувается и по шершавому стволу лезет на самую верхушку. За ним карабкается Кирилл. Мы с мамой задираем голову и смотрим на крону, на раскидистые ветки с длинными резными листьями, на каштаны, еще не скинувшие свои оболочки, и на отца, который кажется нам снизу великаном.
Папа трясет ветки, посыпая каштанами и землю, и нас с мамой.
Кирилл тоже тряс ветки, но с его веток каштаны сыпались не столь обильно.
Мама трепетала от страха — как бы они не упали с дерева и не расшиблись, я же об этом совсем не думала.
Кончив дело, папа спускался вниз, садился на пригреве, раскуривал трубку и ждал, пока мы соберем каштаны. Он сидел и курил, как господь бог, а мы втроем собирали каштаны и освобождали их от колючих оболочек, орудуя при этом и руками и ногами.
Радостные и довольные, возвращались мы домой!