Сестра Фелициана дала нам камертоном тон — ей хотелось спеть с нами в последний раз свою любимую песню „О буйная радость, кто тебя выдумал?“.
Затем начался концерт. Я выступала первой. Сестра Клементина подтолкнула меня на кафедру, и я оказалась совсем одна посреди этой импровизированной сцены. Все взоры обратились ко мне.
Я поклонилась в точности так, как учила сестра Клементина, и выпрямилась. Пора было начинать, но я вдруг почувствовала себя крохотной птичкой с подбитыми крыльями. Наконец преодолев скованность, я начала:
И тут я запнулась, как граммофон, у которого кончился завод.
— От нас… от нас… от нас… — повторяла я, словно заигранная пластинка, ища глазами сестру Клементину в призрачной надежде получить от нее помощь. Но помощь не приходила, и мои уже было начавшие расправляться крылья опять поникли.
Сестра Клементина, увидев, в каком я затруднении, пробралась вперед и начала подсказывать мне слова стихотворения. И тут уж я окончательно сбилась.
Граммофон сломался. Игла, по инерции скользившая по пластинке памяти, вдруг затупилась. Слезы заволокли мне глаза.
Сквозь слезы я видела перед собой чужой класс, до отказа набитый ученицами, слышала их дружный смех.
Нет, не быть мне артисткой!
И я сошла со сцены.
Торжество шло своим чередом.
Нигде больше не заедало. Все шло как по маслу.
Домой я бежала как на пожар. Надо было поскорее пожаловаться маме.
— Мама! Мама! — закричала я, влетая в кухню.
И — о ужас! — за столом сидел брат.
Чего бы я только ни дала, чтоб его здесь не было! Мама бросила на меня веселый взгляд — ведь я вернулась со своего первого публичного выступления — и спросила:
— Ну как? Все хорошо? Я знаю, что хорошо!..
Брат нетерпеливо перебил ее:
— Ну как, артистка?
Губы мои задрожали и надулись. В глазах заблестели слезы. Крупные светлые слезинки покатились по моим щекам.
— Нет, не вышло, — пробормотала я еле слышно.
— Не вышло? У тебя не вышло? — удивилась мама и, взяв меня за подбородок, стала утирать мне слезы. — Не плачь. Я же знаю, что ты хорошо выучила стихотворение. Я и то помню все, что учила в школе. Послушай:
А теперь ты расскажи свое!
Я отерла глаза тыльной стороной ладони, улыбнулась и начала:
И без запинки прочла все стихотворение.
— Видишь, — сказала мама, — ты ни разу не сбилась. На сцене ты его просто забыла, а перед своим классом еще прочтешь.
Брату стало совестно. Он махнул рукой и сказал миролюбиво:
— Просто ты не будешь артисткой!
Бабушка
Мы с Кириллом уже крепко спали, когда нас разбудила мама.
— Бранка, проснись, бабушка приехала!
Кирилл никак не просыпался, и мама потянула его за ноги.
— Кирилл, проснись, у, нас бабушка!
— Бабушка? — изумилась я. — Из Крапивы?
— Из Крапивы! Подумайте только! Вставайте!
Голос у мамы был нежный и теплый — ведь она уже несколько лет не видела свою мать.
Нас разделяла государственная граница. Бабушка жила далеко, почти на краю света.
Наконец мы с Кириллом сбросили с себя одеяла, спрыгнули на пол и кинулись в освященную кухню.
За столом сидела наша бабушка. Ее согнутые руки с узловатыми суставами на длинных пальцах лежали на столе. Она посмотрела на нас своими проницательными, удивительно добрыми глазами и заулыбалась всеми бороздками своего морщинистого лица.
— Ой, какие вы уже большие! — воскликнула она. — Я приехала как раз вовремя. Встреться мы на улице, я бы вас ни за что не узнала.
Бабушка обняла и поцеловала нас.
Мне показалось, что она стала еще меньше. Наверное, из-за черного платья, перетянутого в талии кушаком, а может быть, из-за черного платка, из-под которого выбивались седые пряди.
Мама и папа сияли от счастья.
Бабушка привезла нам с Краса приветы, немного свежего порывистого ветра, срывающего черепицу с крыш, шум могучих сосен за деревней, терпкий запах обожженного солнцем можжевельника, того самого, что растет на сельском выгоне, немного небесной лазури и красноту земли с красских виноградников.
Мы все выпили вина, которое налила нам бабушка своей узловатой рукой.
Родители растерянно засуетились, не зная, чем попотчевать бабушку. Я и в самом деле не могу вспомнить, чем мы ее угощали.
Помню, чем бабушка нас угощала. Как сейчас, вижу ее пальцы, развязывающие узелок с гостинцами, который она достала из корзинки. Запахло копченым мясом. Вот оно лежит перед нами, нарезанное тонкими ломтиками. Мы все взяли по кусочку — такого чудесного мяса можно было отведать только у Тышлеров.
Потом бабушка порадовала нас красскими жареными пирожками. В такую даль везла она их в завернутой кастрюльке.
— Ханета, — обратилась бабушка к маме, — подогрей пирожки! Подогрей их, видишь, у Бранки и Кирилла уже слюнки текут..
— Лучше оставим их на завтра, завтра тоже день будет..
— Ханета, видишь, как им хочется пирожка?! Подогрей их. Кто знает, может, я вас больше не увижу..
Мама сдалась.
Мы с Кириллом облегченно вздохнули. Значит, полакомимся пирожками еще сегодня.
Потом папа достал из кармана часы и отправил нас спать.
Не помню, сколько дней гостила у нас бабушка, чем мы ее угощали и как она уезжала. Однако один прискорбный случай и по сей день тяжелым камнем лежит у меня на душе.
Я с подругами возвращалась из школы. У моста мы остановились, чтоб проститься с Миной, жившей у самой Дравы. И в эту минуту кто-то позвал меня.
Я оглянулась на голос, но не увидела никого, кроме спешащих во все стороны пешеходов.
Меня опять окликнули.
— Бранка, смотри, вон та старуха зовет тебя, — сказала Драгица.
Я посмотрела в сторону аптеки и увидела бабушку в черном платке, завязанном кончиками вперед, и в длинном, чуть не до земли, черном платье. И тут она мне показалась такой чужой и далекой, словно пришла из какого-то другого мира.
— Бранка, ты ее знаешь.?
— Нет, не знаю…
И повернувшись к бабушке спиной, я схватила Драгицу за руку и быстро зашагала а сторону Франкопанской улицы.
Бабушка вернулась под вечер. Увидев меня, она обрадовалась:
— Бранка, я тебя звала, звала…
— Где?
— У моста. Я звала тебя, а ты…
— Бабушка, ты ошиблась. Это была не я…
Я покраснела как зарево и, затеребив от смущения край фартука, до боли подогнула ногу.
— Голову даю на отсечение, что это была ты! Свою птичку-невеличку я ни с кем не спутаю… — И она лукаво покосилась на меня.
— Бабушка, а почему бы мне не откликнуться?
— Ума не приложу, почему ты меня не признала.
— Но это же была не я!
Пришла мама.
Мы прервали наш разговор и больше к нему не возвращались.
Предчувствие не обмануло бабушку. Больше мы ее не видели. Она умерла, так и не успев еще раз побывать у нас.
Мама не поехала на похороны. Между нами пролегала государственная граница. Чтоб поехать в Крапиву, надо было выправлять заграничный паспорт и итальянскую визу. К тому же билет стоил денег. Так вот и случилось, что в тот самый день, когда бабушку опустили в могилу на деревенском погосте, мама сидела дома и безутешно плакала.