Однако все хотели иметь у себя это чудо. Один Муси решительно воспротивился:
— Ни к чему мне ваше электричество!
— Муси! Вы только повернете выключатель, и сразу станет светло! — пытались вразумить его собравшиеся.
— Не надо мне никакого электричества! — упрямо твердил он.
— Решили сидеть впотьмах?
— У меня есть керосиновая лампа!
Петковиха, восседавшая в кресле, стукнула палкой по столу.
— Не тратьте попусту слов! Не стоит его уговаривать! Муси, уж не думаете ли вы, что я вам позволю нарушать порядок? Дорогой Муси, в вашей комнате тоже будет гореть электрический свет.
Муси заволновался. Губы у него задрожали, на лбу выступила испарина.
— А кто будет за него платить?
— Поймите, Муси, — уже спокойнее заговорила Петковиха, — я вас не спрашиваю, хотите вы электричество или не хотите! Оно придет в дом и в каждую квартиру. Так я решила, и баста! И вы будете за него платить. А дальше дело хозяйское — жгите себе на здоровье керосиновую лампу, карбидный фонарь или свечку — меня это не касается. Это ваше дело, господин Муси!
— Оставьте меня в покое!
— Покой у вас будет и электричество тоже!
— А если я съеду?
Тут уже пахло угрозой!
— Съезжайте хоть сейчас! Комнату с электричеством сегодня же снимут.
Собрание закончилось. Все радовались электричеству, один Муси негодовал.
Дома у нас только и разговору было, что об электричестве. Казалось, мы скоро попадем в волшебную сказку. У нас будет электрический свет! С помощью электричества будем гладить! Ни карбида, ни керосина, ни углей, ни угара, ни чаду! Плита тоже будет электрическая.
По вечерам у нас горела керосиновая лампа. И как ни выкручивали мы фитиль, как ни намывали стекло, свет все равно был скупой и тусклый.
Один Муси и слышать не хотел об электричестве. Он сидел на скамейке во дворе и молча ждал неминуемого.
— Муси! Когда вы уезжаете? — крикнула Петковиха, высовываясь из окна.
— Я не уезжаю!
— Тогда доплатите за квартиру…
— Доплачу, чтоб вам подавиться…
Пришли электромонтеры. Они долбили стены, протягивая разноцветные провода. Все с нетерпением ждали, когда загорится электрический свет.
И вот этот радостный день наступил. Электрические лампочки разом вспыхнули в обеих комнатах и в кухне, где вместо выключателя у двери висел шнурок. Дернешь его раз — лампочка над столом загорится, дернешь еще — погаснет.
Поначалу все в доме только и делали, что по очереди зажигали и тушили свет. Похоже было, что жизнь жильцов нашего дома превратилась в чудесную увлекательную игру.
Мы с братом зашли к Муси. Он был нашим ближайшим соседом и единственным в доме, кто не радовался вместе с другими.
Муси сидел за столом, как божья коровка. По его комнате тоже тянулась проводка, а у двери, как и положено, был выключатель. Посреди потолка висел на проводе эмалированный абажур, не хватало лишь лампочки.
— Зачем пожаловали? — спросил он каким-то замогильным голосом.
— Пойдемте к нам! У нас уже горит!
— Никуда я не пойду. У меня есть керосиновая лампа…
Пришел отец. Он был в хорошем настроении, как и все в доме.
— Муси, — сказал он, — мы вам купим лампочку.
Муси поднял на него глаза и уже в тысячный раз заявил, что до самой смерти не расстанется со своей коптилкой.
— А деньги приберегите для себя. У меня свои есть.
На столе стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом. Мы растерянно переминались с ноги на ногу, косясь то на него, то на чадящую лампу.
— Бранка, почисть мне стекло, — внезапно попросил Муси.
Я сняла стекло и, вооружившись обернутой в газету ложкой, приступила к работе. Через некоторое время я поднесла его к свету — оно было чистым, как слеза. Тогда я привернула фитиль, сняла ножницами нагар, зажгла огонь и вставила теперь уже прозрачное стекло.
Мягкий свет падал на Муси — он остался верен этому теплому свету керосиновой лампы.
И не изменил ему до самой смерти — при свете керосиновой лампы он навеки закрыл глаза.
Я переплыла Драву
Плавать нас никто не учил. В школе не было бассейна, а наши родители и близко не подходили к бурной Драве. Отец частенько говаривал, что в этой холодной и грязной реке купаются только дураки. Если его донимала жара, то он охлаждался и утолял жажду бевандой.[8]
А мне очень хотелось купаться в Драве, и я дала себе слово научиться плавать.
Научусь сама!
Но где?
Откровенно говоря, я тоже боялась холодной и быстрой Дравы — в такой реке учиться нельзя.
На пруду? В Бетнаве?
Нет, ни за что не полезу в стоячую воду. К тому же пруд этот довольно глубокий, и каждое лето из него извлекают утопленников.
Как-то знойным летним днем Кирилл открыл Песницу.
— А далеко она?
— Ну, за часок, пожалуй, дойдешь, — засмеялся Кирилл.
На Песнице не было водоворотов, и была она не очень холодной и не слишком глубокой. Как же мы раньше о ней не подумали!
В тот же день после обеда Кирилл, Дольфи, Мина, Драгица и я отправились на Песницу. Пройдя через весь город и миновав Кошаки, мы спустились на поемный луг, по которому тихо и неспешно текла Песница. Было время когда на месте скошенной травы уже начинала подниматься мягкая, нежная отава. В многочисленные омуты смотрелись ивы и орешник. По мирной спокойной воде медленно скользили тонконогие сережки, а над прибрежными кустами кружились пестрые стрекозы. Солнце палило нещадно.
В кустах мы переоделись. Мина, Драгица и я надели черные сатиновые купальники с глубоким вырезом и пышными короткими рукавами, мальчишки вырядились в длиннющие черные трусы.
Плавать никто не умел. Кирилл, обладавший кое-какими познаниями в этой области, авторитетно заявил, что сперва надо научиться плавать по-собачьи.
— Это проще простого. Нужно только брыкаться и отгонять от себя воду!
Дольфи помогал мне в моих „брыкательных“ упражнениях. Он держал меня за купальник, а я отчаянно колотила по воде и руками и ногами. Вода была приятная, не холодная и не теплая, не очень глубокая и не слишком мелкая. Она разве что мутнела от нашей возни и барахтанья.
Вдруг Дольфи отпустил меня. От неожиданности я сразу забыла все собачьи движения и начала погружаться в реку. Ну и нахлебалась же я воды!
Высунув из воды мокрую голову, я увидела смеющегося Дольфи. „Ну погоди, негодник!“ — в бешенстве подумала я, сжимая кулаки. Но только я собралась воздать ему должное, как он шарахнулся в сторону и прямо по воде махнул прочь. Я бежала за ним, обдавая его фонтаном брызг. Тогда он плюхнулся в воду и поплыл.
— Дольфи плывет! — закричали ребята.
Гнев мой сразу прошел. Дольфи поплыл!
Дольфи плыл и плыл. И — чудо! — у нас на глазах пловец внезапно сменил стиль — теперь он плыл не по-собачьи, а точь-в-точь как лягушка.
Учение продолжалось до тех пор, пока на окрестные луга не опустился серый туман.
Каждый божий день чуть не дотемна плескались мы в Песнице и наконец добились своего. К концу лета мы так хорошо плавали, что дерзнули перебраться на Драву.
Обычно мы отправлялись купаться сразу после обеда и возвращались домой под вечер. Все время мы плавали на Драве вниз по течению, в сторону города. В городе мы выходили на берег и шли назад пешком. А потом — опять в воду.
Быстрая, холодная Драва вызывала у нас и страх, и восхищение. Ее стремительное течение увлекало меня за собой, и мне поневоле приходилось плыть.