ороший друг, он верил в тебя, когда потрошил набитые воздухом корзины, он добрался до той, на которой ты сидишь, без вреда для тебя и... что? Он увидит только ту малую часть, которую ты там оставил. Не разочаруется ли он? Я бы не стерпел, хотя и был бы горд, что ты так отчаянно защищаешь такую малость. А теперь самое страшное. Что будет с той частью, про которую ты забыл? Кто поклянется, что на неё не упадет кусок скалы и не раздавит, кто будет следить за тем, чтобы её не затопило на весенний паводок, а яйца не съели случайно забравшиеся в корзину змеи? Однажды ты вспомнишь, что в тебе есть нечто большее, но когда обратишься, то узнаешь, что яйца без внимания протухли и не нужны уже даже тебе, не то что кому-то другому. Я смолчал. Да и что было ответить? В образовавшуюся паузу, к моему облегчению, влезла Мэй. - Ой, - пискнула она, - а что это у вас? Я бросил взгляд на чуть прикрытую бородой шею возницы, где до этого не замечал бардовых пятен. Кто-то после представления, на которое мы вчера попали, не пошел спать, оказывается, а продолжил развлекаться, оставив на память несколько засосов. Майяна же наибестактнейшим образом тыкала в них пальцем, проверяя на мягкость, а Арвос, ничуть не стесняясь, улыбнулся, погладил шею грубой ладонью, оголяя ещё несколько пятен, и начал бесстыдно врать: - А это меня вчера вампир встретил, когда я за водой ходил воооон в тот, видите, фургон, который черный крытый, где ваши лошади привязаны. Так покусал, так покусал... - он театрально взмахивал руками, а я пытался скрыть смех от спины девушки, одновременно сдерживая шипение от обжигающе неприкрытой лжи. - Нененене, - протестовала она, - вампиры кусают так, что кровь выливается, и после них две дырочки за раз остается, как после вилки. Тут уже очередь Арвоса пришла протестовать: - Нененене, после вилки остаётся четыре. - А после дедушкиной - две, но мы о вампирах. - Ну так я же говорю. Вампир. Стааарыыый, жуть просто... - Подождите, они же чем старее, тем сильней становятся. - Хмурилась Мэй. - Ну так дайте мне договорить, маленькая леди. Вампир. Старый. Такой дряхлый, что аж осыпается весь, а самое главное - беззубый! Вот и висит он, за загривок мне вцепился, дуется, лобзает меня, а я вижу, что это вампир, к смерти приготовился и тоже стою-не-шевелюсь. - Тут Арвос выпучил глаза, как делал это вчера при встрече с вампиром, а я представил все его похождения в красках и уже не сдерживал смех. - И что он, так и ушел? - недоуменно оглядывалась на меня Майяна. - Да нет конечно! Он бы и дальше пыжился, но я опомнился, отодрал... да, отодрал его от шеи своей страдальной и нацедил ему на старость. - Так вы ему своей крови дали? Не боитесь, что он вас в упыря превратит? - Да какой крови? Да и упырь с меня... Там крови-то... все, что с царапин собрал, а там было - капли. - С этими словами он снял рубашку с хламидой, обнажая спину, на которой виднелись характерные для ночных грехов царапины. - Это, значица, он когда на меня забраться хотел, маленький же, скрюченный весь, всю спину мне подрал, паршивец. - Я уже катался по днищу повозки, почти перекрывая завывания талантливой девочки с передних фургонов, и отмечая, как ловко Арвос передал вожжи в руки сидящей с открытым ртом девушки. Взгляд её был растерян, и в нем начало зарождаться что-то вроде недоверия. - А как вы узнали, что это вампир? Тем более ночью, когда они в тени, как в доме родном. - Ну так это... во, аура! Я ж истинным зрением в молодые года так наупражнялся, что теперь по другому и смотреть не могу. А как узнал спрашиваете, так этим всю жизнь и занимаюсь - вещи определяю на предмет наполнения, по аурам специализируюсь, различаю в смысле, да за всю жизнь кого только не поперевидал! Были и такие, что и говорить-то про них нельзя. А уж вампиров да оборотней различить... Мы прониклись. Особенно я, так как в этот момент Арвос говорил чистейшую правду, лишь самую малость приврав про тех, о которых нельзя говорить. Посмотрев на меня, прониклась и Мэй. - А кентавры? - Спросила она. - Вы и кентавров видели? - Конечно! - Воскликнул рассказчик, вновь вызвав у меня ожог раздражения. - А это кто? - Нуу, - протянула Майяна, - это существа такие, полукони-полулюди. Встречали? - Да! Вспомнил! - Он хлопнул себя по лбу. - Точно, точно. И как забыл только? Морда лошадиная, ноги людские, посередине не пойми что... ох, лучше бы и не вспоминал. Нет уж, давайте не будем об этом, а то такие страхи напоминаете мне... - Арвоса передернуло - в глазах его мелькнул женский силуэт, и торговец отвернулся от нас, бормоча что-то себе под нос. Так и ехали дальше молча. Массивный караван, в середине которого затесались мы, неповоротливой гусеницей сворачивал с тракта на еще более широкую дорогу. Так получилось, что либо мы оставались на продолжение празднества в Венсе, либо выдвигались к Гирсу утром того же дня. Но сегодня последний день поступления, а значит откладывать встречу со старыми знакомыми больше не получится. Не нужно будет даже мне? Ты прав, Арвос, прав. Но ты забыл, что малая часть порой бывает намного дороже большей. Некто поступил очень мудро, основав город на том месте, где он предстал перед нами во всей красе: неестественно ровного вида трещина преграждала подход к Гирсу с одной стороны, полукругом обходя его стены, а монолитная скальная глыба, возвышалась даже над самой Академией с другой. Прошли времена войн, способных смахнуть хлипкие мосты-ниточки, соединяющие два края пропасти. И теперь тонкие, если смотреть издали, но чрезвычайно надежные артерии пропускали тысячи разумных во второй по величине и первый по значимости город Империи. Подняться к нему можно было только из низины, где разросся внешний город. Промышленный район с цехами и ремесленными мастерскими рос поодаль от жилых районов и имел свой центр, от которого и развивался, раздаваясь вширь. Жилые кварталы выделялись на общем фоне тесным манером построек, искусной сетью улочек и парков, которые пронизывают город подобно тончайшим щупальцам гигантского спрута, обнявшего город, и словно смахнувшего его под себя. Часто, обозначая Гирс на картах, его сравнивали с сектором исполинского колеса, хотя истинным символом города всегда являлась растопыренная пятерня с точкой в середине ладони, которая обозначает Академию, и с пальцами, символизирующими пять трактов, начало которых положено именно здесь. Гирс по праву считается самым светлым городом по эту сторону хребта Бессмертного. Каждый его житель в обязательном порядке должен обеспечить в ночное время суток освещение рядом со своим домом. Штрафов за нарушение нет, но за исполнением пристально следят. Ты можешь и не тратить силы на поддержание одного светильника, однако за злоупотребление лояльностью властей можно лишиться права на жилье вблизи от центра города, как, впрочем, и самого жилья. Арвос распрощался с нами теплее даже, чем наши с Мэй родители. В их оправдание могу только сказать, что так воспитывается на Окраине самостоятельность. А некоторая отчужденность родителей от их чад зачастую оберегает и тех и других от чрезмерных переживаний, которых у Края не счесть. Вниз по улицам Гирса мы проезжали мимо оживленных даже под вечер лавок. Еще не съехав с пригорка, с высоты прямого уклона заметили копошащихся вдалеке людей. Много. Сама площадь, прямоугольная, обрамленная цепью многоэтажных зданий и украшенная одиноким золотистым шпилем в центре, была первым таким большим пространством, свободным от деревьев, какое я только видел. Лес, лес, лес всё время. Не надоело, но примелькалось, привыклось как-то. Нахлынувшую волну ощущений, вызванных новизной, можно было назвать восторгом, но я не позволил хоть капле его отразиться на лице. Первое впечатление немного сгладилось. К Академии приписывалось множество постоялых дворов, но выбор жилья я решил предоставить Мэй. - Давай туда. - Что? - Туда, говорю, - маленький кулачок сжимал не весть откуда взявшийся сухой прут, а тот в свою очередь указывал на изображение сети, обвисло привязанной между двух столбов. - "Гамак" - прочитал я, пробуя на вкус новое слово. - Что-то знакомое? - Есть такая кровать, "Гамак", от деда как-то слышала. Я не стал озвучивать своих мыслей о дырявой веревочной кровати. Этому старику я верил больше, чем себе, да и проверить - дело не долгое. На пыльном дворе нас никто не встречал. Наше прибытие привлекло внимания намного меньше, чем потасовка рядом с конюшней, у которой собралась добрая дюжина разномастного и немытого. - Ты рисуешь на заборе моего дома! - Кричал и помахивал пухлыми кулаками добротно одетый горожанин, таская за шкирку оборванного пацаненка. - Это забор на мою улицу! - захлебывался визгом тот. Хозяин забора поперхнулся невысказанными словами и зашелся кашлем, согнувшись пополам. Мальчуган, не будь дурак, вырвался из ослабевших рук и вместе с приятелями убежал в сторону соседей. Со стороны, видимо, хозяина заведения глухо доносился не кашель, а смех. Теперь, когда до пояса его не скрывали головы окружившей детворы, в глаза так и лезли блики от полированной деревянной ноги и такого же сверкающе начищенного сапога. - Улица его, понимаш ли. Вот так они и вырастают, - поковылял он в нашу сторону, - сначала с буквами их обучай, а потом с з