Она даже пыталась вырваться. Первые пару минут. Я чувствовала вкус ее крови из рассаженной губы, мягкая сладость вишневой помады растворилась в горечи — она недавно пила кофе, настоящий вареный кофе без молока и сахара — ее зубы столкнулись с моими и отступили, ее язык осторожно прикоснулся к моим губам.
«Где ты был столько времени?» — спросили ее глаза, когда я посмотрела на нее.
«Я пробивался сквозь леса и горы, любимая, и я успел» — ответил тот, кого она видела во мне.
— Поехали домой. Забери эти бумажки и уезжаем, — сказала я, — работа подождет до завтра.
На лицах людей, мимо которых я вела Мирей за руку, вспыхивало такое облегчение, что мне показалось — ни один из них даже не заметил помады, размазанной по нашим лицам и известки на дорогом пиджаке Мирей. Кстати, потом оказалось, что так оно и было.
Я засунула Мирей в первое попавшееся такси — где ты живешь? — да, езжайте, только не туда, куда она сказала, а в ближайший к тому месту супермаркет — ее трясло в кольце моих рук, не женщина, воробушек, лицо белее молока, — и вот я сую таксисту пятисотку, фиг с ней со сдачей, заберите себе — и вот я тащу ее за руку по непривычно полупустым переходам гипермаркета, ржаные булочки и топленое молоко, и сыр, и пучок укропа, и карамельный пудинг, и молотый кофе, и шоколадные пирожные на утро…
Да, я буду твоим домом и твоим обетованием, черт возьми; если Господь не прислал тебе кого-либо более подходящего, пусть не ворчит, что все срастается не так, как нужно… И все, что я чувствую, это иронию берсерка в прыжке через борт вражеского драккара, и ничего, кроме свиста заносимого над головой топора. Делай, что должен.
Она, действительно, совершенно не умеет готовить. Она сидит, поджав ноги к подбородку и завороженно смотрит, как я шурую вокруг плиты. Она все время зябнет — когда я не обнимаю ее. Она дуется, выгребая мои носки из-под кровати (я запихиваю их туда каждый вечер, преодолевая желание поднять и сложить в ящик со стиркой), и она гладит мою одежду, «потому что у тебя все равно так не выйдет». У нее огромные голубые глаза, робкие и полные нежности.
Да, работу ей пришлось поменять. С приличным понижением в должности, с изрядной потерей в зарплате — но кому, скажите, нужна в бизнесе безмятежно улыбчивая женщина, склонная уступать и соглашаться?.. Но, по большому счету, она не потеряла по деньгам. Я покупаю еду и плачу за квартиру.
— Вот что, — говорит мне Хэм, когда я как-то забегаю в паб без Мирей, — ты позволишь мне задать от лица всей компании пару идиотских вопросов? Мне, конечно, страшно, но я человек поживший, уже не сказать, что безвременно погибну, верно?
Я невольно фыркаю.
— Ну, в крайнем случае, я тебя пивом оболью.
— Идет, — быстро отвечает Хэм, — вот скажи, ты помнишь, в ту пятницу Гершеле приходил с женой?
— Даааа, — отвечаю я и невольно улыбаюсь, — какая же обалденная у него жена! Кудри, эээ, обводы… Глаза зеленые…
— О, да. А, вот теперь скажи — ты когда на нее обратила внимание?
— Как когда? Ну вот, Гершеле подходит к столу нашему, и говорит, что де, вот, знакомьтесь, супруга…
— Ло, — говорит Хэм веско, — открою тебе небольшой секрет. В этот момент большинство мужиков перестали ее видеть. Объяснять надо?
Я молча качаю головой.
— Второй идиотский вопрос, — объявляет Хэм и смотрит в стакан, — а твоя подруга, ты знаешь, куда смотрела в это время?
Я задумываюсь. Нет. Не знаю. Где она сидела, конечно, знаю — а куда смотрела?
— Так вот, Ло, она смотрела на тебя. И когда ты увидела гершелевскую женушку, то начала бледнеть. А вот когда ты попялилась в свое удовольствие, а потом встала и ушла с Джонсоном за киями, порозовела обратно.
— И что ты хочешь этим сказать?
— И ты, и твоя девочка такие же лесбиянки, как я испанский летчик, — припечатывает Хэм; — просто то, что происходит в ее голове, понять можно — она считает тебя мужиком и во всем исходит из этого. Я бы так бледнел, когда ты с Джонсоном играешь — Джонсон плечистый и развелся как раз недавно.
Я пожимаю плечами.
— А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.
Молча киваю.
Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда — отстраненно — я понимаю, что стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала — и я закричу. Но все это — где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам. …И будь, что будет.