— Это же замечательная история, Петров. Я так рад, что он здесь. А его жена тоже приехала?
— Нет, она не приехала. — Он помолчал немного. — Она написала мне письмо. По-английски.
— Я думал, что она тоже русская.
— Да, но она не знает по-русски. Родилась в Сан-Фран-циско в русской семье. Николай сказал, что она маленькой говорила по-русски, а теперь разучилась.
— Николай может ее научить.
— Он очень счастлив, — Петров вздохнул. — Счастлив и скоро едет назад.
— А внуки предвидятся?
— Нет, — он опять вздохнул, — еще нет.
В пансионе, в котором жил Петров, у него была большая комната. Мы сидели в ней до утра и пили виски, которое принес Николай. И чем больше мы пили, тем реже на лице у Петрова появлялось радостное выражение. В какой-то момент, говоря о Николае, он остановился и вытер слезы.
— Извините меня, — сказал он, — старческая слабость.
— А что насчет Александра? — спросил я.
— Александр — славный мальчик, хотя сбитый с толку. Он едет в Россию со многими другими.
— А Тамара?
— Он старается устроить ее через советского консула в какой-то хороший госпиталь там.
— О, Боже, я не думаю, что это разумная идея.
— Нет, но это лучше, чем оставлять ее тут. Вы знаете, сейчас здесь русским эмигрантам приходится трудно. Китайцы очень сердятся на нас, потому что многие работали с японцами. И теперь еще наш архиепископ…
— Что насчет архиепископа?
— Он решил признать советскую церковь, советского патриарха. Сейчас тут большие неприятности, касающиеся церковного имущества. Много ссор, даже арестов. И все-таки, когда он это объявил, вы понимаете… все-таки духовный пастырь… многие последовали его примеру. Ах, да и без него… Между прочим, — добавил он, — баронесса едет к дочери в Англию. Она сказала, что ей стыдно, что многие берут советское гражданство.
— А что, разве действительно многие?
— Тысячи. И потом Сталин объявил амнистию. Развесили везде плакаты, в которых сказано: «Мы вас простили, приезжайте домой». Конечно, русские эмигранты в большинстве думают только о «приезжайте домой», а не о том, что будет дальше…
— Я все же думаю, что для Тамары…
— Ее никогда не впустят в Америку после пребывания в психиатрической больнице.
— Я не о том думаю, — сказал я.
— Нет, я это сам себе говорю.
Я встретился с сыном Петрова, Николаем, на другой день. Это был очень симпатичный молодой человек, блондин, как и отец, и приблизительно того же роста. Он излучал такое душевное здоровье, что было приятно находиться в его компании. Мы говорили об Америке в общих чертах и о Сан-Франциско в особенности. Он предложил отвезти что-нибудь моей матери. Я поблагодарил его и сказал, что, возможно, я буду дома раньше него.
— В таком случае я попрошу вас взять с собой подарок моей жене, — сказал он. — Я думаю, что у отца есть тоже что-то для нее.
Я согласился.
— Это, наверно, мое предубеждение, — сказал Николай, — но я считаю, что Сан-Франциско — самый замечательный город у нас в Америке.
Глава двадцатая
Госпиталь Мунг-Хонг находился на окраине города, где с окончанием войны, казалось, не произошло никаких перемен. Сначала я поговорил с Тамариным доктором. Это был старый усталый человек с грустным типично славянским лицом, потерявший веру не в свою способность помочь больным, а в возможность сделать это в стенах этого госпиталя.