Огромный смерч, вращающийся с обманчивой неспешностью в центре обширного пустого пространства метров триста-четыреста радиусом. Командору трудно было оценить диаметр смерча, но впечатление чудовищной, опустошительной мощи эта штука производила в любом случае. Узкие, тонкие ленты, наполненные черной взвесью, тысячами тянулись от края «не-тумана», через который шел Фарбах, прямиком к основанию грозной колонны, аккуратно обминая раскиданные во множестве повсюду полуметровые холмики все той же вездесущей пыли.
Новая вспышка родилась где-то в выси, понеслась вниз стремительной полосой холодного, мертвого огня. Фарбах и сам не мог сказать, откуда ему пришло на ум такое сравнение, но что-то упорно не давало назвать этот белый, резкий свет иначе, как «мертвым». Полоса неслась вниз, к центру освобожденного от покрывала пыли круга обсидиана, но кольца смерча рвали, растягивали ее на части, на одинокие мертвые искорки — и уносили их вверх, не позволяя приблизиться к основанию смерча. А командора будто оглушило опять невесть откуда пришедшее понимание: этот огонь не должен коснуться черного поля. Ни в коем случае не должен.
Фарбах не понимал, что это значит. Не понимал, откуда все это берется — не было похоже, что кто-то вкладывает ему в голову чужие мысли. Да и не мысли это были: скорее нечто, что он всегда знал, но до сегодняшнего дня никогда не вспоминал.
Перед тем, как выйти из моря пыли на голый обсидиан с тысячами холмиков, Фарбах помедлил секунду-другую. Все это выглядело очень странно. И непонятно. А «странно» и «непонятно» всегда в его профессии означали опасность. Но ведь и больше идти некуда было. Если его заманивают в ловушку — что ж, ловушка всегда работает в обе стороны.
А пока он дышит — надежда есть.
Вещунья брела через хаос того, что некогда было ангарами «Молоха» точно сомнамбула, не обращая внимания ни на что. Что-то надломилось в ней, после всего случившегося, что-то оказалось слишком сильным для девушки — с каждым шагом крошились и рассыпались остатки воли, позволяя рассудку соскальзывать в зыбкий сумрак, в котором не было грани между реальным или нереальным.
Она была без шлема — сама не помня, когда и зачем сняла его. Иногда она дышала, иногда десятки метров шла ни разу не вздохнув, и не чувствуя при этом никакой разницы. Мыслей не было, желаний не было — отупляющее оцепенение выдавливало, выжигало все.
И в груди, рядом с небьющимся сердцем, пульсировало то, что она раньше принимала за сгусток льда. Но льдом оно не было — хотя могло казаться невероятно холодным.
«Бездна» — сквозь серую пелену, мешающую думать, приходило название. Просто слово. Без объяснений, без смысла. Она тянулась к девушке, с каждым спазмом, с каждым шагом растекаясь по телу. Бездна говорила без слов, без звуков. Она говорила, что поддержала ее. Что спасла ее. Что держит ее. Бездна говорила об истине. О правде. О реальности. Она кричала о бесконечном голоде. О вечности. О пустоте.
Она говорила «смотри»! И Вещунья смотрела.
Белые росчерки появились сразу и повсюду. Завитки, спирали, узоры, полосы и кольца — каждый предмет, каждая молекула, каждый микрон окружающего мира был заполнен ими. А потом исчезло все, кроме узоров. Целый корабль стал одними лишь узорами, звезды стали узорами, пространство стало узорами — все стало узорами. И только черная тень аномалии плотным коконом окружала пылающий бело-желтым огнем шар узоров, которые стали истинной сутью того, что Вещунья и остальные принимали за реальность.
И, наконец, пришло понимание.
Первый холмик оказался на пути командора на первом десятке шагов. Фарбаху не очень хотелось к нему приближаться, но таких холмиков тут слишком много — как ни петляй, рядом с какими-то придется пройти. Настороженно оглянувшись, командор присел на корточки у неподвижного скопления черной пыли и еще раз внимательно его осмотрел. Ничего особенного не заметил — да и не знал он, что именно «особенное» стоит искать. Провел кончиками пальцев сверху вниз: пыль как и раньше расступилась и сомкнулась за ними, не оставив и следа. Глубоко вдохнул и опустил руку на вершину холмика: кисть, не встречая сопротивления, опустилась почти на метр — и наткнулась на что-то. Или на кого-то, поскольку под пальцами командор ощутил теплую человеческую кожу. Поводив рукой, Фарбах приблизительно прикинул, что этот «кто-то» лежит на боку, свернувшись в позе эмбриона и на прикосновения не реагирует. Сглотнув, он осторожно опустил голову в эту странную взвесь — и ни миг забыл дышать.
Перед ним лежал, как он и думал, свернувшийся эмбрионом, один из его людей, майор Винсент Тарк, возглавивший первую эскадрилью на время отсутствия Шонта. Он был среди пилотов, отправленных им к «Молоху», перед последним ударом по боевой базе… выходит, и он очутился здесь?