— Как перст, — сказал Костя.
— Нет, как перс. Я же лучше знаю. Это народная мудрость. Слушай, Костя, дай мне свои заграничные носки.
— Зачем?
— Я иду на именины.
— А туфли купил?
— Конечно.
— Какие?
Я рассказал.
— Чепуха, — сказал Костя. — Это туфли для молодых. Лигиной маме они не годятся.
— Лигина мама молодая, — сказал я. — Ей всего тридцать семь лет.
— Тридцать семь лет — это почти старуха, — сказал Костя.
— А как же папа? Ему ведь скоро пятьдесят.
— Папа — другое дело. Мужчины вообще позже старятся. А папа еще и флегматик.
— Ты врешь, — сказал я, — у меня и у папы сангвинический темперамент. Я читал.
— Все равно, — сказал Костя. — Ты посмотри на его образ жизни — ему же ничего не надо. Он ничего не добивается. При его способностях запросто можно было бы пробиться в любом городе. Когда прижмет, он все может. Ты видел, как быстро он сделал эту последнюю работу?
— Это он для тебя старался.
— Какая разница? Главное, что он может. Он, если бы захотел, мог бы зарабатывать раза в два больше, чем теперь.
— Почему же он не зарабатывает?
— Потому, что ему лень. Он лучше с тобой в шахматы поиграет или будет лежать на диване и читать какой-нибудь детектив. Он, между прочим, не всегда был таким. Мне рассказывал один его бывший приятель. Когда еще мама была жива, папа был совсем другим человеком. Ему даже предсказывали большое будущее. А после смерти мамы он опустился.
— Что значит опустился?
— Ну не опустился, а так, понимаешь, махнул на себя рукой. Это, между прочим, нечестно с его стороны.
— Почему?
— Наивный какой! Почему? Ведь он отвечает не только за себя, как-никак мы его дети. И если ему самому не хочется уезжать из Благовещенска, то это еще не значит, что мы тоже должны закисать в этой дыре.
— Тебе разве плохо в Благовещенске?
— А тебе?
— Мне ничего.
— Это потому, что ты не видел других городов.
— А ты видел?
— Тоже не много. Но все-таки в Новосибирске я был на соревнованиях. И с отцом в Москву ездил, когда ты был еще маленьким. Там совсем другая жизнь, другие возможности. Нет, он как хочет, а я в Благовещенске не останусь.
— Странный ты человек, разве можно так говорить про отца?
— Это ты странный, — сказал Костя. — Только так и можно. И потом, это не я выдумал. Извечный конфликт — отцы и дети. Вот я посмотрю, что ты запоешь, когда вырастешь.
Весь перепачканный машинным маслом, в старом тренировочном костюме, Костя сидел прямо на полуразобранном моторе и возбужденно говорил, размахивая паклей.
— Надо что-то делать, как-то пробиваться. Вот вы оба меня не понимаете. А я, может быть, благороднее вас, и даже намного. Я что делаю? Я продираюсь к какой-то самостоятельной жизни. Почему? Потому, что я не хочу сидеть на шее у родителя. Пока я живу на его счет да еще ты вдобавок, он же не человек. Вот ты говоришь: жениться. Он давно уже хочет жениться. Только он не может. Он не хочет нарушать свой долг.
— Какой долг?
— Он считает, что должен думать сначала о нас, а потом о себе. Лично я с мачехой и двух дней жить не стал бы. А ты? Ты смог бы жить с чужим человеком?
— А что тут такого!
— Брось, брось, — сказал Костя. — Это ты сейчас так, для красоты слога. При мне — пожалуйста. Но при отце ты не вздумай брякнуть что-нибудь в этом роде.
— Почему?
— Да ну тебя. Все тебе надо объяснять!
— Ну ладно, ничего не надо мне объяснять. Только дай носки.
— Нет, я тебе не дам носки.
— Ну и черт с тобой, — сказал я. — Не починишь ты мотороллер. Так и будешь возиться с ним до зимы.
…— Здравствуйте, Клавдия Петровна.
— Здравствуй, здравствуй. Проходи. Чаю хочешь?
Клавдия Петровна накрывала на стол. На ней было красивое черное платье с большим вырезом на спине и новые туфли.
— Поздравляю с днем рождения, — сказал я.
— Спасибо.
— Ну как туфли, не жмут?
— Нет, ничего, — сказала она. — Это мне бывший муж подарил. Лигия из Москвы привезла. Английские.
— По-моему, это наши.
— Ну что ты! — Клавдия Петровна сняла правую туфлю и показала мне внутри золотое тиснение.
— Да, — сказал я. — А где Лигия?
— Я послала ее кое-что купить. Как ты думаешь, ей дадут водку?
— А почему нет?
— Все-таки ребенок.
— Не такой уж ребенок. Она очень повзрослела после поездки.
— Да, Москва идет ей на пользу. Ты, кстати, ничего не знаешь о ее увлечении?
— Нет. А что?