— «Хорошо»! — проговорила она многозначительно и глубоко вздохнула. — Всем глаза замазал, околдовал. И вам — тоже…
Догадался Потапов, что пришла она к нему неспроста, что беседа предстоит долгая, но все еще надеялся: Бамбизова поймет, как ему некогда, и отложит разговор до следующего раза. Однако она не собиралась уходить, и Потапов покорился. Взял стул, сел поближе. С расспросами не торопился — видел, как она волнуется, ждал, когда немного успокоится. Бледное, измятое лицо, покрасневшие глаза и нервически неспокойные белые руки — все это было несвойственно той Ольге Бамбизовой, какой он знал ее раньше.
— Что случилось, Ольга Тихоновна?
Подавшись чуть вперед, хрипловатым голосом она твердо потребовала:
— Я, Федор Силович, пришла за помощью. Бамбизова надо спасать. Если вы этого не сделаете, он пропадет окончательно. Но я, как жена, не допущу. Не примете мер вы, пойду в обком. — Тонкие губы ее задергались, она извлекла из рукава платочек и положила его на стол под локоть. — Человек катится вниз.
До Потапова доходили слухи, что в семье Бамбизова не все спокойно. Но мало ли что бывает… Дети стали взрослыми, появились зятья, невестки. Наверное, какие-то конфликты, трения — у кого их нет…
— Какая кошка между вами пробежала?
— Рыжая, двуногая, — выпалила Бамбизова и всхлипнула. — Совсем распустился, уему никакого нет. Пьяный домой приходит, с бабами путается у всех на виду. Ни стыда, ни совести.
Оторопел Потапов, не знает, как принимать ее слова. Она всегда была фантазерка, взбалмошная, а тут, видать, совсем с ума спятила. Захохотал деланно, руками замахал:
— Да ну, не может быть! Владимир Иванович — бабник! В его-то годы! Брось, брось, что-нибудь не то… — Однако любопытство взяло верх, перестал смеяться, спросил: — Неужели правда?
— Ему уже давно бес ребра щекочет. Я только молчала, надеялась — вот одумается, вот одумается, — и заплакала, засморкалась в платок.
— Ну и ну! — Захваченный врасплох, Потапов не знал, как вести себя — возмущаться, сочувствовать или радоваться, не знал он и о чем спрашивать — вроде неудобно копаться самому в таких делах. — Кто же она?
— Анютка Конюхова.
— Это какая? Не бригадир ли Селищенской бригады?
— Она самая. Немецкая подстилка. У нее и отец полицаем служил…
— Ну, это ты зря! — отмахнулся Потапов. — Давняя клевета. Мы проверяли, помню, это дело — ничего не подтвердилось. Но как же так — Конюхова! Ее бригада первой в районе завоевала звание коллектива коммунистического труда, сама она серьезная женщина. Муж есть, дети…
— «Коллектива»! Кто ей славу раздувал? Он, все он, специально условия создавал. Это все знают и могут подтвердить.
— Погоди, погоди. Не верится мне что-то. Может, это все воображение твое, ревность?
— Хорошее воображение! Как поедет в Селище — так раньше полуночи не возвращается.
— Ну и что? Мало ли дел. Хозяйство большое. Разве в других бригадах он не задерживается?
— Я сама, своими глазами видела. На днях дело было. Идет концерт в клубе. Перерыв. Смотрю — его нет. Где? А он с ней на втором этаже в музее истории и трудовой славы закрылся.
— Ну и что? Она член правления, член партийного бюро, бригадир. Мало ли какой разговор у них был.
— Дверь была закрыта… Это что за тайны такие?
Потапов смущенно улыбнулся:
— Насколько я помню, в музее даже сесть не на что. Да и потом — в антракте, во время концерта!
— Вот в том-то и дело. Молодежь кругом. Какой пример для детей наших? Поймите, Федор Силович, я не о себе хлопочу, я — ладно, свое отжила. Я о нем беспокоюсь, о молодежи. Ведь он знатный человек, в почете, всем его в пример ставят, в областной картинной галерее бюст стоит. Ну, каково? Если это дело не пресечь, оно плохо кончится. Молодежи внушает про красивую жизнь, большую любовь, цветы всех заставляет разводить. А сам? Позор! Все в колхозе только об этом и говорят, авторитет свой растерял. Надо немедленно снимать его с работы и переводить в другое место или ее гнать вон из колхоза, — заключила Бамбизова решительно.
— Ну дела! — уже без улыбки проговорил Потапов. — Вот не думал! Хорошо, что предупредила. — Потапов поднялся.
Бамбизова преградила ему дорогу, сообщила доверительно:
— Федор Силович, я бы ни за что не пошла к вам, все взяла бы на себя и несла бы этот крест до конца. Но когда я узнала, на кого он променял, — не могла стерпеть. Все простила б, смирилась, если бы он не с ней спутался. Ведь ни рожи, ни кожи, как говорят. Как женщина — неряшливая, в одной кофте все лето ходит. Приструните его. А ее надо убрать из колхоза.