Бамбизов — мечтатель, увлек своей мечтой и недавнего капитана в ту райскую сельскую страну, где и природа, и люди, их быт, их жизнь, их труд — все устроено красиво, разумно, гармонично. И представлялось все это Гришанову легко достижимым, стоит только захотеть. Но разве найдется, кто не захочет этого? Ну, скажем, переселиться из далекой глухомани — из хуторка какого-нибудь в центр? «Как хорошо, как, должно быть, рады мои хозяева, что их переселили на центральную усадьбу: рядом клуб, магазин!..»
— А на кой нам та культура? — спросила в ответ старуха. — Там у нас сараюшко был для дров, хлевушек, погребок, какой-никакой садик. А тут когда дождешься яблочков? Там и березки на усадьбе. Согласились переехать. Думали, сын будет жить, а он уехал, не захотел…
— Сын уехал из колхоза?
— А то ж…
Старуха взяла кошелочку и двухлитровый эмалированный бидончик, ушла на старый двор «за картошками» и посидеть там, подумать. Соскучилась, тут ведь все как не дома…
И сделалось Гришанову после ее ухода как-то тоскливо и прохладно. И радужное настроение от вчерашнего разговора вдруг померкло. Мечты председателя и первый реальный отклик жизни на них — какая разница!
А Бамбизов не унывает.
— Это понятно! — говорит. — Естественный процесс. Уехал Алеха — не беда. Зато пятнадцать молодых механизаторов женились и живут в своих домах. А думал как — легко новое внедрять? В армии — там, конечно, легче. Приказ — закон. А тут не то.
Вечером, уже перед самым заходом солнца, пришла хозяйка. Бидончик до краев наполнен бледно-желтой жидкостью. Отлив в кружку, подала Гришанову:
— Попей. Березовый сок.
Сок впечатления не произвел — пресная, сладковатая водица. И тогда она зачерпнула из вместительного глиняного горшка.
— А этот?
«Этот» был гораздо вкуснее. Кисло-сладкий напиток чем-то напоминал квас, но острее и ароматнее. Улыбнулась старуха, пояснила:
— Тоже березовый. Устоявси.
Обеспокоен, хмур Бамбизов, посерел, как это небо, вздыхает. Подписывает ли бумаги, разговаривает ли по телефону, спорит ли со строителями, а сам все о погоде, все с погоде думает и говорит:
— Хотя бы на недельку прекратилась слякоть. За неделю управились бы все посеять, а тогда пусть идет, — откидывает упавшую на лоб прядку волос, поворачивается к заплаканному окну, смотрит на уличную мокрень — нет ли просвета. Качает головой: просвета не видно, шелестит по голым, осклизлым веткам дождь.
Постучит ороговевшим ногтем по черной оправе барометра, встряхнет, вздрогнет стрелка и опять остановится на «осадках».
— Ну, что, уполномоченный? Помогай! — скажет Гришанову и рассмеется беззлобно.
Но вот прошла ночь, и наступило утро — пасмурное и серое, каким привыкли видеть его с зимы, но без дождя. А к полудню тучи заклубились, задвигались, и вдруг появилось, будто проталина, светлое пятно среди них, и оттуда с трудом продрался первый пучок солнечных лучей. Брызнул, рассыпался, разбился на мелкие осколки, засверкал драгоценными бусинками в каждой росинке. За селом повисла большая семицветная арка радуги-дуги — к вёдру. Дождю не быть, конец ненастью!
И враз все заискрилось, засияло, повеселело. Затенькала синица в саду, засвистели, засуетились скворцы-пересмешники на высокой скворечне, открыли базар свой в палисаднике шустрые воробьи. На улицу выбежал мальчишка в кепчонке, козырьком отвернутой на затылок, бросил с размаху вверх белого голубя, и тот, насидевшийся в садке, сначала тяжело, а потом все легче и легче заработал крыльями, взмыл к высокому небу.
Зарокотал за околицей трактор, подался куда-то агроном, умчался на забрызганном «газике» председатель.
А земля дымится, дышит белыми клубами пара. Лопнули набухшие почки на деревьях, появились липкие листочки. А еще через день зацвели сливы, вишни; вскипели, вспенились бело-розовым облаком яблони, заиграла в садах пчелиная песня. Закроешь глаза, и кажется, что вовсе не в саду ты, а приник ухом к телеграфному столбу и слышишь гул убегающих вдаль проводов.
Вышел на крыльцо Гришанов, щурит глаза от яркого солнца, играет новенькой планшеткой — не знает, куда идти, что делать.
— Эх, хорошо, черт возьми! — Надвинул фуражку на глаза, смотрит на площадь. Там, возле бронзового Ильича, красногрудые, как снегири, пионеры рисуют белым и красным песком у подножья памятника эмблему — костер, выводят слова девиза: «Будь готов!» А вдали уже барабан гремит, горн тутукает, красное знамя полощется. Дети рядами идут, выстраиваются вокруг памятника. Звонкий девичий голосок то и дело вырывается из общего шума: