— Куда так рано?
— В райком… — и тихо, по секрету: — Бамбизов застрелился.
— Что ты говоришь? Да погоди, расскажи…
— Сам ничего не знаю. Спешу!
И пошло-поехало по городу: «Бамбизов застрелился…», «Бамбизова застрелили…», «Бамбизов застрелил…»
У секретаря райкома дверь настежь, вызванные не толпятся до срока в приемной, заходят прямо. И как в церкви, стоя и молча, ждут замешкавшихся. Никто ничего не спрашивает, поглядывают друг на друга, на секретаря, на Гришанова.
Наконец все. Прикрыли дверь сначала наружную, потом внутреннюю.
— Товарищи, — голос у Потапова печальный, взволнованный, — мне пока нечего добавить к тому, о чем вы уже извещены. Сейчас выедем на место и там во всем разберемся. Такое указание обкома. — Невольный кивок на белый телефон. — Прокурор, начальник милиции, вы готовы? Ваши люди здесь? Все необходимое захватили? Хорошо. Тогда не будем терять времени, в путь.
Заскрипела, застонала под множеством ног райкомовская лестница, захлопали дверцы машин, зафыркали моторы.
— Иван Иванович, Кочин, иди, — пригласил Потапов к себе в «Волгу» председателя райисполкома.
Прокурор и начальник милиции, видя такое перемещение, пересели из «Москвича» в райисполкомовскую «Победу». Следователь и судебный эксперт, разместившиеся на мотоцикле, быстро перебрались в «Москвич» прокурора. Быстро, резко, громко еще раз отхлопали дверцы, и кавалькада машин тронулась в путь. Черная райкомовская «Волга» впереди, за ней — на высоких рессорах райисполкомовская «Победа», за ней култыхался потрепанный, еще первого выпуска, прокурорский «Москвич», за ним — милицейский мотоцикл с пустой коляской. Замыкал колонну яично-желтый, единственный в районе по цвету, бамбизовский «газик».
Едут молча, а говорить надо. Кочин подался вперед, положил подбородок на переднее сиденье, почти у самого потаповского уха.
— Ну, а что все-таки случилось? Из-за чего?
Пожал плечами Потапов, выдвинул вперед нижнюю губу — «если бы я знал!».
— Может, эта история на него подействовала?
— Какая? — Не спуская глаз с дороги, Потапов чуть повернул голову налево.
— Ну, эта…
— В пятьдесят лет из-за любви не стреляются.
— А может, из-за шифера?
Задумался Потапов. Из-за шифера? Не может быть. Это была история совсем недавняя. Потребовал Потапов, чтобы Бамбизов часть шифера передал в колхоз «Победа», но тот заупрямился: «С какой стати? Они спокойную жизнь себе устроили, я ночей не сплю, достаю и — отдай. Отдай жену дяде, а сам… Так получается?» — «Но я обещал помочь». — «Обещал — так помогай, тебе легче — ты секретарь райкома. А то — нашел топор под лавкой…»
Крепкий и долгий разговор был. Обиделся Бамбизов тогда сильно. Но из-за этого?..
— Да нет, не думаю…
— А может, ревизия что-нибудь обнаружила, — не унимался Кочин.
— Какая ревизия? — Потапов оторвался от дороги и стал смотреть на предрика.
— Из обэхаэс там работают. Я приказал проверить его подсобный промысел. Уж больно бурную деятельность он развил.
— Зачем ты это сделал?
— Но сам же говорил — надо проверить.
— Так не сейчас же вот… — и снова стал смотреть на дорогу. «Промысел… Баба…» Был и об этом разговор с ним. Дружеский, товарищеский. На другой день после того как в райком приходила Ольга Тихоновна, после разговора с Гришановым. Вызвал его… Нет, не вызвал, пригласил: «Приезжай как-нибудь вечерком, потолкуем не торопясь». Согласился, приехал. Думал к себе домой повести — не захотел, заупрямился: «Это мы столько твоей Маше забот сразу дадим, что… Лучше не надо. Одной посуды ей после нас придется сколько перемыть. Ты думаешь, посуду мыть для них удовольствие? Нет! Это для меня удовольствие. Иногда. Найдет такой стих после гостей — все перемою! Ольга потом год помнит. Пойдем в чайную? Там есть специально для тебя «гадюшничек», сядем, выпьем, поговорим. Никто нам не помешает. Людей боишься? У нас народ дисциплинированный, понимающий: не помешают, не выдадут». И все с подковыркой. Пошли в чайную. Разговора, правда, как хотелось, не получилось. Бамбизов сразу захмелел и весь вечер нес околесицу. Ему о частном секторе, ему о промысле — не надо, мол, так сильно, а он свое.
«Ты меня, Потапыч, не понимаешь! Я ведь честолюбивый! Я, может, хочу получить вторую звездочку и чтобы мне при жизни в парке бронзовый бюст поставили. Вот что я хочу! А? — А сам улыбается. — А тебе, Потапыч, скажу: ведешь ты себя неправильно. Не сердись, не надо. Мы тут вдвоем, нас никто не слышит, давай начистоту. А потом, в конце концов, черт возьми, мы ведь равны, мы члены одной партии. У нас и обращение-то введено — «товарищ». А ты, дорогой товарищ, умный человек, но важничать стал. Вот ты какой важный да недоступный! К чему это? Завтра тебя турнут и ты полетишь — даже на колхозе не зацепишься». — При этом отвернул голову и долго смотрел вниз, будто в пропасть заглянул.