— Да как ты смел?! Как ты мог женщину ни за что ни про что так опозорить, так сломать ее жизнь!
— А кто знал, что так получится? — осмелел Гришанов. — Мы тебя спасали, мы о твоей репутации заботились.
— От чего ж вы меня спасали, о какой репутации заботились? Вы же опозорили меня так, что теперь не подняться. Неужели и до сих пор тебе это не понятно? Но я — черт со мной, я мужик — вынесу. А женщина за что пострадала? У вас же никаких фактов не было и нет.
— Есть факты. Заявление Ольги Тихоновны.
— Ах, вот какие факты! Ну это, конечно, документ! — протянул Бамбизов, широко раскрыв глаза. — Так меня судите в первую очередь: я — мужчина, я — сукин сын, я — кобель, я, я!..
— Сучка не захочет…
— Не смей так говорить о ней! — закричал Бамбизов не своим голосом. — Не смей, дрянь ты эдакая! Я морду тебе сейчас набью!
— Я-то при чем? — отступил к двери Гришанов. — Я — солдат: мне приказали — я выполнял.
— А солдату тоже думать положено. Да и не солдат ты, а офицер. В армии был офицером и здесь далеко не рядовой. Чего ж ты прикидываешься?..
Гришанов молчал.
— Лезешь душами верховодить. А есть она в тебе самом, эта штука — душа? Хоть кусочек, хоть вот столечко?
— Я не виноват… — твердил Гришанов. — Приехала Сякина, сказала, что райком считает… Указание Потапова…
Опустил Бамбизов плечи, упали плетьми руки. Тяжело дыша, качаясь, будто пьяный, прошел к столу, опустился мешком в кресло. Вытер ладонью лоб, достал из ящика чистую бумагу, стал писать. Писал, зачеркивал, комкал листы, бросал в корзину, снова писал.
Вышел. На крыльце народ собрался. Почтительно расступились, кое-кто несмело поздоровался. Он кивнул и — в машину.
— В больницу.
В больнице был неприемный день, но Бамбизова знали, разрешили. Дали халат, и он прошел в палату. На одной койке сидела пожилая женщина, держала, как куклу, перебинтованную руку. Взглянула на Бамбизова и молча вышла. На другой лежала Конюхова. Голова вся в бинтах, под глазами синяки.
— Аннушка… Милая, прости меня. Это из-за меня все… — Он уткнулся лицом в желтую больничную простыню, закрутил головой.
— Ты не виноват… — тихо проговорила Конюхова и провела слабой рукой по его волосам: — Совсем побелел…
Он снял со своей головы ее руку и стал целовать, не стыдясь слез, которые текли по его щекам.
— Не надо, Володя… Вдруг войдет кто?
— И что? Нам теперь терять нечего. Аннушка, милая, давай бросим все и уедем?
Она улыбнулась в ответ, но ничего не сказала.
— Я серьезно говорю.
— Ну, что ты? Разве можно?
— Можно! Можно! — горячо говорил он. — Уедем, будем жить вместе, нам будет очень хорошо. Мы будем счастливы. Эх, черт возьми, как нам будет хорошо! Я теперь верю, что могут быть счастливые семьи. Я всегда замечал, что мы даже думаем одинаково, с полуслова, а иногда и без слов понимали друг друга. Ведь верно?
Она кивнула.
— Уедем?
— Поздно, Володя. У меня дети…
— И дети с нами.
— Им отец родной нужен. К тому же они уже не маленькие…
— Но его-то нет?
— Он вернется.
Сник Бамбизов, повесил голову.
— Не сердись на меня, Володя. Может, я глупо рассуждаю, но я иначе не могу. Не сердись. Поздно нам… — Голос у нее был слаб, говорила она с придыханиями, а тут совсем дрогнул, пропал.
— Успокойся. — Он погладил ее руку. Прощаясь, уже в дверях попросил: — Подумай, Аннушка. О нас подумай. Как скажешь, так и будет. А я готов на все.
Не успел Бамбизов выйти из ворот больницы, метнулась откуда-то ему наперерез жена. Кинулась и остановилась как вкопанная — такие чужие и сердитые, полные ненависти смотрели на нее глаза.
— Володя… — Она скрестила на груди руки, бесцветные губы что-то шептали, в глазах стояли слезы.
— Ты?! — он указал на нее пальцем. — Эх, Ольга… И вдруг снова сердито: — Ты вот что — на глаза мне лучше не попадайся, держись от греха подальше. — Увидел у забора мотоцикл агронома, а за кустами обшарпанной, объеденной райцентровскими козами желтой акации и фигуру самого агронома. — А ты, Антон, отвези ее домой и больше за мной не вози. Не для того тебе мотоцикл справили. — Сел в машину. — В райком.
— А может, домой? — осторожно посоветовал Виктор.
— Тебе домой нужно? — спросил сухо Бамбизов.
Виктор ничего не сказал, нажал на стартер.
В кабинет к Потапову Бамбизов вошел без стука, без доклада. Тот не ждал этой встречи, не думал, что уже сегодня придется объясняться с ним, оторопел, но быстро взял себя в руки, встал, вышел навстречу. Бамбизов молча сунул ему свернутый лист бумаги и сел на стул у стены.