Когда хлопнула дверь, Потапов вернулся к столу, вложил таблетку в патрончик, поднял с пола ватку, увидел, что она в чернилах, бросил в корзинку, завинтил патрончик без ватки.
— Строптив, упрям! Но Сякина, но Сякина!.. Ух, задам же я ей! Разве можно таким людям быть на партийной работе?.. Давно надо было избавиться от нее. Опять моя вина…
Домой Бамбизов в тот день не поехал, попросил Виктора отвезти его в дальнюю бригаду, в сад.
— Там ничего уже нет, — удивился Виктор. — Зимние сорта остались — твердые и кислые.
— А мне ничего и не надо. Шалаш цел — спать в нем буду.
— Так поедемте лучше ко мне, Владимир Иванович. Чего ж валяться где-то?..
— Один хочу побыть.
Виктор отвез, а когда стемнело, снова приехал. Привез хлеба, сала, помидоров, огурцов.
— Зачем? — насупился Бамбизов. — Сказал же, ничего не нужно, хочу один побыть.
— Есть-то надо. — Не обращая внимания на Бамбизова, Виктор раскладывал на разостланную газету продукты.
— Лучше б водки привез.
— Привез, — и пошел к машине, принес поллитровку и два стакана. Налил, выпили молча, не чокаясь. Хрустели огурцами. Второй стакан Бамбизов налил себе сам, Виктору не предложил, будто того и не было рядом, выпил. Водка не брала. Сидел, думал, вздыхал, сопел. Уже за полночь сказал:
— Езжай домой — жена беспокоиться будет.
— Не будет: предупредил. — Виктор вылез из шалаша, открыл обе дверцы в машине, лег на заднее сиденье. Закурил.
Тишина. Нагоняя тоску, перекликались сверчки. Изредка покашливал в шалаше Бамбизов.
Утром проснулся от воробьиного гвалта. Что-то не поделили и устроили у самой машины драку. Виктор шуганул их, и они дождем сыпанули на ближайшую дикую грушу.
Заглянул в шалаш. Бамбизов сидел на земле, положив подбородок на торчавшее правое колено. Думал. Видать, за всю ночь так и не прилег.
Дней пять отсиживался в шалаше Бамбизов и все просил у Виктора водки. Тот осторожно возражал: «А может, хватит?» — но всякий раз привозил. Наконец Бамбизов сел в машину, поехал в поле. На работу комбайнов смотрел издали, из машины. И ночевать домой пошел. Виктор не поверил — тенью скользил вслед за ним. Нет, правду сказал — вошел в дом. На другой день в контору явился, документы подписывал. Люди приходили по делам — разговаривал сухо, в глаза не смотрел — стеснялся. Ходил как в воду опущенный. Однажды сказал Виктору, чтобы тот объехал все бригады и объявил народу об общем собрании. Назначил день и час.
На собрание пришло неожиданно много людей — и старики и молодежь. Шли — недоумевали: время-то уж не очень подходящее для собраний, обычно их проводят зимой. К чему бы это? Дело-то, видать, у правления серьезное. Не нового ли председателя будут советовать? Вот ни к чему. Бамбизов, правда, задержался тут, уже годов пятнадцать командует — срок неслыханный, конечно, да только зачем же менять его? Человек прижился, дело знает. Государство от колхоза прибыль имеет, и люди хлебушка наелись, живут крепко, обстроились, и все такое. Все идет хорошо будто бы. Не угодил, наверное, начальству. Вот беда: тут хорош — там плох, там пригож — тут никуда… Неужели все из-за Анютки Конюховой?
Спешат на собрание люди, путаются в догадках. Смотрят на председателя, угадать хотят по лицу его — что случилось. А он ничего, молчит. Оглядываются по сторонам, ищут представителей райкома, новых людей. Нет, никого не видно, кругом все свои.
Вышел на сцену Бамбизов, начал говорить, не глядя в зал. А потом осмелел — стал смотреть прямо, как обычно.
— Вот дело какое, товарищи. Извините, конечно, не время для собраний, да не могу я больше эту тяжесть носить в себе, хочу, чтоб все вы… Тут без меня меня судили. И не одного меня. Вы меня знаете, я никогда с вами не скрытничал. Но тут дело такое… Я люблю Конюхову, скрывать нечего. Был в больнице, разговаривал с ней. Предлагал уехать.
В зале загудели, зашушукались и тут же затихли.
— Предложил, — повторил Бамбизов, выждав, пока наступит тишина. — Но она отказалась. Вот и все. До этого у нас с ней никаких разговоров об этом не было. Оклеветали и наказали ее напрасно, товарищи. Совершенно напрасно. И я прошу: судили вы нас без меня, за глаза, осудите еще раз сейчас, обвиняйте, в чем мы виноваты. Какой урон нанесли колхозу, людям беду какую сделали. Судите. В глаза. — И сел.
Наступило молчание. Люди кашляли, переглядывались, чего-то ждали. Наконец поднялся Семен Климов — здоровенный краснолицый мужик. Когда-то он был председателем колхоза, теперь работал заведующим молочнотоварной фермой. Недовольный своей судьбой, он часто ворчал на Бамбизова, поругивал. Поглядывали на него искоса — хоть бы тут помолчал — не его ума ведь дело разбирается. А Семен обвел зал глазами, словно считал, все ли здесь, гукнул в кулак и пробасил: