— Я отседова, — показалось ему не громко, повысил голос: — Я как голосовавший на правлении против Анютки, то есть Конюховой. Оно, конечно, я осознаю. Тут тово, туману напустили разного, ну и получилось это, как его, как на солнце, затемнение. Оно, конешно, нехорошо, Анютку, то есть Конюхову, зазря ошельмовали. Осознаю и предлагаю поставить ее на место: бригадир она хороший, дай бог каждому.
Зашумели одобрительно, загалдели, кто за, кто против — не понять. Семен поднял руку, призывая к тишине:
— Погодите, я ишо не кончил. А супроть тебя, Владимир Иванович, у нас никакой обиды нет, это ты зря. — И закрутил головой, ища свое кресло, словно его унесли, пока он выступал. Нашел, сел и тут же снова поднялся: — Не по форме только ноне собрание идет. Надо президиум выбрать и в протокол все записать. А так разговор разговором и останется.
Подобрели лица, поглядывают на Семена, улыбаются — умный все-таки мужик, хоть и ворчун. Правильно говорит. Избрали президиум. И первым выкрикнули его фамилию — Семена.
Вышел Климов на сцену, роли быстро распределил: ты, Марья, протокол пиши, а я призывать к порядку буду.
— Ну дык, кто желаеть? — спросил серьезно и многозначительно.
Говорили охотно. Нового, правда, ничего не сказали, повторяли на разные лады Семеново выступление, но Бамбизов сидел и слушал каждого со вниманием: все говорят от души, не кривят, не виляют.
— Ну, а теперь послушать бы Гришанова. Пущай скажет — он в курсе.
— Мне нечего сказать, — сказал Гришанов.
— А че ему говорить? Он чужой у нас человек, — раздалось из дальних рядов. — Кончай прения, давай резолюцию.
В резолюции был один лишь пункт — отменить решение правления от такого-то числа как ошибочное и восстановить Конюхову Анну Григорьевну в должности бригадира.
Встал Бамбизов уже после того как закрыли собрание, проговорил дрогнувшим голосом.
— Спасибо, братцы, спасибо, дорогие мои… — и отвернулся, нагнул голову, убежал со сцены, как школьник.
После собрания повеселел Бамбизов, на пятачок выходил — наряды проводил, в глаза людям стал смотреть. Даже шутить начал. Успокоился и Виктор — прекратил за ним по пятам ходить.
Когда приехали из ОБХСС проверять подсобные цеха, Бамбизов только головой покрутил:
— И вы на бедного Макара? Что, сигнал какой получили?
— Да нет. Просто для профилактики.
— А! Ну, ревизуйте.
Шли дни, будто бы все улеглось — на деревне прекратились пересуды. И только дома у Бамбизова все еще штормило: жена не могла ему простить всенародного признания в любви к Конюховой, а у него совсем оборвались и последние ниточки, которые раньше еще как-то связывали с женой.
Питался Бамбизов в столовой, домой возвращался поздно. Даже если и дела никакого не было, сидел в конторе. Дома же, наскоро умывшись, запирался в своей комнате. Пока умывался, жена успевала высказать ему все, что у нее накипало за день. Чаще всего это была просто бабья брань, и до того ненавистной становилась она в такие минуты, что не мог видеть ее лицо — бледное, словно обтянутое пергаментом.
А она не унималась:
— У-у, бесстыжие твои глаза! Как только с людьми встречаешься — ни стыда, ни совести. У нашего Чомбе и то больше совести: напакостит — три дня на глаза не попадается. Опять к этой сучке в больницу мотался? — Если не успевала высказаться, пока он умывался, становилась под дверью и продолжала. Заслышав звон стакана, тут же делала вывод: — Докатился, без водки дня прожить не можешь.
Иногда она плакала, умоляла простить ее, глупую бабу, просила уехать отсюда — из этого проклятого колхоза, который отнял у нее всю жизнь.
Все это уже, казалось, входило в привычку, становилось нормой их жизни, и — такой конец…
Накануне Бамбизов был даже весел, строил какие-то планы. Мечтал о Дворце культуры. «Этот клуб отдадим пионерам — пусть они там хозяйничают, себе построим настоящий дворец. Эх, друзья мои, какой я колхоз видел на Кубани! Будем и мы жить не хуже! Будем!» А утром, когда люди уже собрались на пятачок, разговаривали о разных пустяках, курили, поджидая его, вдруг выскочила Бамбизиха — в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами, с лицом стены белее, метнулась в калитку соседнего дома — к шоферу:
— Скорее, скорее, помогите!.. А-а-а!.. — и упала, забилась в истерике.
5