В довершение всего он рассказал своим сообщникам о расположении короля к казакам, о позволении строить чайки для нападения на Турцию, о желании его восстановить казачество в прежней силе. Чтобы убедить всех в справедливости своих слов, Богдан показал королевскую грамоту, которую ему удалось ловко похитить у Барабаша, кошевого атамана. Таким образом, даже в глазах более осторожных казаков восстание против панов узаконивалось грамотой короля, которому ненавистные паны всегда становились поперек дороги, лишь только задумывал он что-либо сделать в пользу казаков или православного народа.
Притом грамота эта, разрешавшая казакам набег на татар и турок, дала возможность казакам, в случае борьбы с Польшей, привлечь на свою сторону крымцев.
Казаки на своем совещании порешили искать помощи в Крыму: одними своими силами они не надеялись справиться. Всех участников тайного совещания, по свидетельству его участника, особенно ободрило то, что киевский митрополит Петр Могила благословил начинание Богдана.
Но все предприятие чуть было не нарушилось в самом начале: один из участников совещания из зависти к Хмельницкому изменил общему делу, донес обо всем старосте. Богдана схватили. Но во время допроса он держал себя очень ловко, прикинулся, что ничего и знать не знает, с самым невинным и изумленным видом выслушивал обвинения в заговоре, ссылался на бывших при допросе казаков; и эти свидетели, тайные сообщники Хмельницкого, поддержали его: готовы были клясться, что донос на него не более как гнусная клевета. До окончательного решения дела он был отдан под надзор, но ему удалось бежать — бежал он со своим сыном Тимошем в Запорожскую Сечь; за ним последовали и многие сообщники.
На Запорожье Богдана приняли с радостью: тут немало было отчаянных удальцов, прогулявших все свое состояние до последнего гроша, готовых идти хоть в огонь и в воду.
Но не лихой набег для наживы был теперь на уме у Богдана.
«Поругана вера святая, — говорил он с горечью казакам, — отнят насущный хлеб у честных епископов и иноков; над священниками ругаются; униаты стоят с ножом над шеей; иезуиты гонят нашу отеческую веру; над просьбами нашими издевается, глумится сейм!.. В довершение всех мучений предали нас в рабство проклятому жидовскому роду!»
Все, что наболело на душе у русского человека, — все сказалось в словах Богдана. Понятно, как глубоко они западали в душу казакам. Умел Хмельницкий красно говорить, рассказывал он и о своих личных бедах и в заключение сказал:
«К вам уношу душу и тело, укройте меня, старого товарища, обороняйте самих себя; вам то же грозит, что и мне».
«Принимаем тебя, Хмельницкий пане, хлебом-солью и сердцем щирим (искренним)!» — кричали в ответ ему казаки.
Свой замысел Богдан открыл полностью только кошевому да старшинам запорожским, опасаясь, чтобы поляки не узнали преждевременно о том, что он затевает большое дело. Всячески старался он отвести им глаза, писал даже казацкому комиссару и коронному гетману, что бежал, спасая свою жизнь, на которую злоумышлял Чаплинский; что запорожские казаки собираются только с тем, чтобы послать в Варшаву депутацию и просить защиты от обид и насилий. Благодаря осторожности и ловкости Богдана поляки и не помышляли о том, что затевается большое восстание.
Восстание на Украине
Хмельницкий отправился в Крым, долго хлопотал у хана Ислам-Гирея о помощи, уверял его, что поляки — общие враги татар и казаков, показал ему королевскую привилегию, из которой хан ясно мог видеть, что король побуждал казаков к нападению на татар и турок; наконец, заявил, что готов оставить сына своего заложником у хана в доказательство того, что не замышляет ничего дурного против него; по требованию хана даже поклялся на сабле.
Тогда Ислам-Гирей дал разрешение идти с ним перекопскому мурзе Тугай-Бею, и тот с ордой своей последовал за Богданом. Татары остановились, не доходя до Сечи, на реке Бузулуке, а Хмельницкий отправился в кош. Здесь его уже давно ждали. Кошевой собрал огромное число запорожцев, и они, предчувствуя, что затевается что-то важное, с нетерпением ждали, когда им объяснят, в чем дело. 18 апреля 1648 года к вечеру явился наконец в Сечь Хмельницкий; с ним было несколько татар как свидетелей ханской помощи.
В этот вечер дали три залпа из пушек; на рассвете повторили этот обычный сигнал для сбора на раду. Запорожцы стали съезжаться верхом на конях. В полдень довбиш ударил в литавры. Сборище было так велико, что обычное место сходок — майдан, или площадь пред церковью, — оказалось недостаточным: рада собралась за крепостью.