В начале января 1649 года он въезжал в город. Ему была устроена торжественная встреча. При громе пушек, при звоне колоколов и восторженных кликах бесчисленного народа въехал Богдан с казацкими старшинами в полуразрушенные Ярославовы Золотые ворота; пред храмом святой Софии его приветствовал митрополит; бурсаки академии и училищ пели ему хвалебные латинские и украинские вирши, величали его «новым Моисеем, избавившим Украину от польской неволи».
Казалось, это было лучшим временем в жизни Хмельницкого. Но с этих пор стали замечать какие-то странности в его нраве: он то постился и молился, то совещался с какими-то чаровницами, то предавался разгулу, то становился горд и суров, то снова делался простым, приветливым ко всем — настоящим казаком, чуждым всяких панских замашек, каким знали все казаки своего «батька Богдана», как его обыкновенно величали.
Слава о могуществе казаков разносилась повсюду, и в Переяславль к Хмельницкому стали являться посольства — из Молдавии и Валахии, из Турции, от Седмиградского князя, — все предлагали дружбу и союз против Польши. Прибыл и московский посланник, привез привет и обычные царские подарки: дорогие меха от Алексея Михайловича. Он желал казакам успеха, но лишь в том случае, если они поднялись только за свою веру; разрыва с Польшей царь, очевидно, остерегался.
Наконец явились комиссары от нового короля. Во главе их был Адам Кисель, русский и православный пан, но вполне преданный полякам. Они привезли Хмельницкому от короля грамоту на гетманское достоинство, булаву, осыпанную драгоценными камнями, и красное знамя с белым орлом.
Когда Кисель стал торжественно вручать булаву Хмельницкому пред всей радой на площади, то здесь ясно сказалась народная вражда к каким бы то ни было сделкам с Польшей.
«Зачем вы, ляхи, принесли нам эти цацки? — раздались в толпе недовольные голоса. — Хотите опять нас в неволю забрать!» Кисель даже не мог докончить на площади своей речи. Вражда казацкой громады к королевским послам сказывалась слишком явно.
Сам Хмельницкий, всегда сдержанный и осторожный, подвыпивши, говорил им такие речи:
«Скажу коротко: ничего не будет из вашей комиссии. Война должна начаться снова через три или четыре недели. Переверну я вас, всех ляхов, вверх ногами, потопчу вас, а потом отдам турецкому царю в неволю… Король должен быть королем, должен казнить и шляхту, и князей ваших. Совершит преступление князь — урежь ему шею; согрешит казак — сделай ему то же. Вот это будет правда!..»
Кисель все свое красноречие пустил в дело, чтобы убедить Хмельницкого, обещал, что король увеличит число казаков до пятнадцати, даже до двадцати тысяч.
«Напрасно толковать, — отвечал Хмельницкий. — Было бы раньше об этом говорить, а теперь уже не время… Я довершу то, что замыслил, — выбью у ляхов из неволи весь русский народ. Сперва я воевал за свою обиду, а теперь стану воевать за веру православную!.. Вся чернь по Люблин и Краков поможет мне… Двести, триста тысяч войска будет у меня под рукою! Орда уже стоит наготове!..»
Выслушивая эти угрозы, паны-комиссары, как сами потом рассказывали, цепенели от ужаса. Но все-таки Хмельницкий, по неотступной просьбе их, написал условия мира. Они были таковы: по всей Руси уничтожить и саму память об унии; киевскому митрополиту дать первое место в сенате после польского примаса; все должности на Руси предоставить православным; казацкий гетман должен зависеть только от одного короля; не дозволять евреям жить на Украине и не давать начальства над польскими войсками Иеремии Вишневецкому.
Королевские послы своей властью не могли подписать этих условий и, набравшись много страху, видя кругом себя злобу и вражду, уехали. Как ни скромны были требования Хмельницкого, но и они вызвали негодование в польском сенате: ослепленные нетерпимостью католики не хотели допустить и мысли об уничтожении унии. Польша стала готовиться к войне.
Готовилась и Украина. Пустели хутора, села, города. Снова поднимался народ, поднимался уже смело, решительно — с полной верой в успех. Покидал крестьянин свой плуг, торговец — свою лавку, ремесленники — свои дела, мещане, горожане, должностные лица — все принимались за оружие. Презрение, насмешки и брань ждали тех, кто мог и не захотел бы идти на войну; только калеки, немощные старики, женщины и дети оставались дома. Хмельницкий распределял людей по полкам; всех их было 24: двенадцать на правой стороне Днепра и столько же на левой. Каждый полк получал в свое владение целую область, где казаки и располагались по городам и местечкам.