Давно отцвел шиповник над дорогами, осыпались полевые маки, ослепли васильки и затерялись во ржи. Галя больше не оплакивала бабушку, а Евгений не ходил на кладбище — кого больше нет среди нас, те забываются, и только время от времени мы вспоминаем их добрым словом. Что ни день, то у людей новые заботы, за которыми некогда отдаваться печалям и горестям. Евгений с Оленой осматривали поля перед жатвой — раньше эти осмотры происходили чуточку в другом составе с непременным участием Карпа Силы. Где-то во рву, в калине, лукавила иволга, а в пшенице радовался перепел, дождавшись спелого зерна.
«Тише, — шепчет ему жена, — тут люди». Перепелиное семейство утихает, после одной беды надвигается другая — над полем лениво прокатывается отзвук далекого грома. «Кроме птиц, никого нет поблизости, — думает Олена. — Тут нас никто не услышит…»
Олена так долго ждала этого случая, так много хотела сказать Евгению и не могла подыскать ни одного подходящего слова — большие слова потерялись, а маленькие казались ненужными для такого разговора. Вдруг Евгений взглянул на нее из-под выгоревших бровей, как бы говоря: «Не надо. Я все знаю. Разве не ради тебя отрекся я от Зои? Разве не ты одна владела моей душой так долго и так незаметно? С первой встречи — помнишь шахматы? — я чувствую в тебе что-то необычайное, милое для меня, и с тех пор я ни разу не разлучался с тобою. Я ходил с тобою к Зое, я думал, что Зоя прогонит тебя, но ты оказалась сильнее, ты победила без единого слова, и за это я хочу обнять тебя крепко-крепко, в первый и, может быть, в последний раз, ведь я всегда знал, что ты не можешь быть моей. У тебя есть обязанности, которые стоят выше нашей любви. Ты помогала мне жить, и за это я обнимаю тебя чисто-чисто. Только молчи. Зачем слова, когда говорит сердце? Разве этого недостаточно?..» Олена вспыхнула в его объятиях и отшатнулась, только теперь поняв всю силу своего чувства, выношенного в жестоких муках. Неужели это правда и неужели никого нет поблизости, кроме птиц? Она хочет, чтоб никто никогда не узнал об их любви. Может, когда-нибудь люди сложат о ней легенду, но пусть не выдумывают того, чего не было, ведь люди любят прибавить…
Теплый крупный дождь застал птиц и людей среди поля. Легкое штапельное платье на Олене промокло насквозь, село, от него шел пар, косы-рыжики тоже причесал дождь, живые капли блестели на горячем лице. Птицы остались в поле, а люди, доверчиво взявшись за руки, побежали к лесу. На баштане, у леса, дождь прибил гуденье, омытые арбузы поблескивали, как выкупанные дети. Никого не было, ни Поликарповны, ни ее Антона Плана — арбузы еще зеленые, и их можно не стеречь. В курене чудесно пахло слежавшимся сеном, а дождь лил, как из ведра. Над баштаном стрельнула молния, острая, меткая, взволнованно отозвался гром. Но летние дожди недолги, а летние громы любят кочевать, как цыганская кузница. Вскоре, будто за лесом, а на самом деле далеко-далеко выступила радуга, огромная, на все небо, как сказочные ворота в неизвестную, но манящую жизнь. Людям почти всегда жаль, что эти ворота недолговечны — постоят, поманят и исчезнут…
Переждав дождь в курене, люди снова идут по полю, омытому, свежему, напоенному. Скоро ему придется отдавать свои богатства. Олена любит жатву. Как это чудесно! Стоишь на скирде, кладешь сноп к снопу, скирда все растет, и ты на ней становишься какой-то могучей, крылатой, чувствуешь все полевые запахи, упиваешься, пьянеешь, и ничего тебе уже не страшно, и видно далеко-далеко вокруг… Над тобой глубокое, задумчивое небо, а внизу тихо спускается вечер. Откуда-то набегают туманы, теплые, подвижные, словно живые. Перебегут дорогу, перекатятся из одной долины в другую и стоят, словно чего-то ждут. С Кормы-озера в такие вечера подымается семейство откормленных уток, охота на которых еще запрещена, и кружатся, не подозревая, что скоро они недосчитаются многих своих родичей… Олена вспомнила, что Муров тоже охотник и тоже выйдет на охоту. Каждую осень он приносит диких уток, и по этому поводу в доме устраивается маленький семейный праздник, непременным гостем на котором почти всегда является Степан Яковлевич Стойвода. Этой осенью, если только Мурову посчастливится, Степан Яковлевич придет на дикую утку не один, а со своей милой Парасей.