— Ты пья-я-ненький, — протяжно, все еще удивляясь этому, сказала она. Ладонью она нежно провела по его щеке.
— Я тебе не нравлюсь? — самолюбиво сказал он.
— Нет, нравишься, — улыбнулась она. — Ты мне такой еще больше нравишься. Такой смешной и хороший…
Она стояла близко к нему, смотрела на него, чуть запрокинув голову, и никогда еще ее лицо не казалось таким милым и нежным, как сейчас, в этом призрачном лунном свете. Он хотел объяснить ей все продуманное по дороге, но говорить пришлось бы долго, а язык не слушается, и он решил, потом. Он наклонился и поцеловал ее. Таня не шелохнулась, и губы ее были неподвижны; она не отстранилась и не прильнула к нему — она просто осталась неподвижной. Он поднял голову, но в следующий момент она обхватила его шею руками и робко, неумело прижалась к нему. Он еще раз поцеловал ее в сомкнутые губы, и опять она не ответила ему, но он понял: просто не умеет, не знает, как это делается. Ничего подобного тому, что он чувствовал тогда, целуясь с Бубенцовой в спортзале, он не испытал, ни головокружения, ни упоения, но было что-то другое, по-своему прекрасное, потому что сомкнутые губы ее были чисты и доверчивы, и сам он был чист и великодушен сейчас.
— Ты лучше всех!.. — сказал он.
— Правда?.. — спросила она с надеждой.
Следующим утром он проснулся в тревоге, с острым ощущением, что совершил вчера какую-то ошибку. Он помнил все: и свои нелепые хмельные разговоры с луной, и то, как он поломал штакетник, как валялся под Таниным окном, как пьяный лез к ней целоваться. Он представил свое глупое расплывшееся лицо, и отвращение к себе овладело им. Не забыл он и того, как она с нежностью смотрела на него, как доверчиво прижималась к нему, говорила: «Ты мне такой еще больше нравишься» — но это не успокаивало его, ибо он не был уверен, что трезвый сделал бы то же самое, а значит, поступок вчерашний лишался в глазах его совести своей законности и правильности. Того легкого и уверенного порыва, что был у него вчера, и следа не осталось. И все, что вчера казалось ему красивым и правильным, сегодня представлялось сомнительным и нелепым. «Нализался, приполз, — думал он с отвращением. — Полез к девчонке целоваться. А она еще и целоваться не умеет… Что теперь делать?» Как ни противно было вспоминать свои нелепые поступки, главное, что тревожило и мучило его — это какие отношения у них теперь будут с Таней. Прежних, товарищеских, уже не будет — это ясно, но и к новым, другим, он еще не был готов. Если бы на месте Тани была какая-нибудь другая девушка — целовался же он с другими, — он бы и не вспомнил сейчас об этом, но Таня — другое дело. Сейчас он не мог понять, чем был порыв, охвативший его вчера, и толком не знал, как к нему относиться.
Кешка явился только часов в десять, помятый, с сенной трухой в волосах, но веселый, будто вчерашний хмель еще не выветрился у него из головы. Он рассказал, что неизвестно как оказался на сеновале у Башковых, где и выспался отлично. Они позавтракали простоквашей с горячими тетифениными лепешками и отправились за фольклором.
У плотины они неожиданно встретились с Таней, которая вела ребятишек на прогулку. Увидела его, и глаза ее просияли смущенно и радостно, но, тут же погасли, оттого, что он как-то смешался, и это, видимо, выразилось на его лице. Он только поздоровался и прошел дальше, не останавливаясь, а Кешка с удивлением посмотрел на него. Но пройдя шагов десять, он сказал Кеше: «Подожди!» — и бегом вернулся к назад. Дети сходили с обочины на тропинку, ведущую к озеру, и Таня, стоя у дорожного откоса, пропускала их мимо себя.
— Таня! — сказал он с улыбкой. — Здравствуй…
— Здравствуй, — без удивления, хоть только что здоровались, сказала она. И подняв на него вновь засиявшие глаза, улыбнулась.
Этого ему было достаточно, и со спокойной душой он отправился дальше записывать с Кешей фольклор.
Глава 11
Мы передадим еще один довольно длинный разговор, который нужно поместить именно здесь, поскольку он происходил после всех событий, уже описанных нами, но раньше тех, о которых мы еще собираемся рассказать.
В тот вечер Антон был дома один: тетя Феня ушла в гости к куме, а Кеша, как всегда, припомадив свои вихры и отутюжив брюки, подался на танцы. Таня дежурила в садике допоздна, поэтому Антон никуда не пошел, а лежал на диване и читал книжку.
— Войдите! — крикнул он, когда в дверь постучали. Но уж кого он не ожидал, так это Гришу Преснякова.