— Нет, — сказала она. — Ты умный и хороший. Не такой хороший, как мне казалось тогда, я тебя идеализировала, — простодушно сказала она, запнувшись на трудном слове. — Но все равно хороший, и я тебя люблю. Я тебя такого даже еще больше люблю. Раньше я тебя немножечко боялась, а теперь нет. А ты меня сразу заметил?
— Сразу, — соврал он. — Вижу, стоит такая симпатичная, с бантиками, в белом платьице…
— Нет, — перебила она его. — Ты на меня совершенно не обратил внимания. Ты сразу пошел к этому твоему Кеше, сел ко мне спиной и о чем-то заговорил с ним, а он все хихикал… А потом, когда встал и пошел, не меня хотел пригласить, а Зиночку.
— Это я только сделал вид, чтобы ты сразу не загордилась. А Кешке я сразу сказал: «Видишь ту симпатичную в белом платьице? Сейчас я пойду и приглашу ее на танец».
Так они тихо разговаривали, и Таня постепенно успокоилась: Антон с радостью чувствовал, что дышит она глубоко и спокойно.
— Знаешь, — сказала вдруг Таня с каким-то глубоким, прерывистым вздохом. — Я бы очень хотела, чтобы у меня были светлые волосы и большие глаза. И такая фигура, как у вашей Светы. А то я тощая и некрасивая. Раньше я была еще тощее, прямо как шкилет. И мальчишки не хотели со мной дружить. Я часто плакала, а потом привыкла, сказала: ну и пусть!..
— Ты глупенькая, — сказал он, улыбаясь, и как взрослый принялся ей объяснять. — Ты была подростком, а многие девочки в младших классах такие, а потом становятся красавицами. Ты уже сейчас красивая, а потом будешь еще ой какая!..
— Все равно, — вздохнула она. — Как Света я не буду. Она какая-то особенная…!
Они еще помолчали. Ветер по-осеннему шумел в лесу, а здесь в шалаше было тепло, уютно и уходить не хотелось. Антон посветил на часы фонариком: было далеко за полночь. «Нам пора возвращаться, Танюш», — сказал он.
На берегу после ночного дождя было прохладно. Антон отдал Тане куртку, и она закуталась в нее. В лодке он включил фонарик и поставил на скамейку рядом с собой так, чтобы свет падал на Таню. Так с желтым светом фонарика в лодке было уютнее. Таня сидела на корме вполоборота и была, кажется, спокойна. Она взяла фонарик и направила на него: «Я на тебя хочу смотреть».
— Я не вижу, куда плыть, — сказал он. — Давай лучше дорогу освещать. — Он взял фонарик, поставил его на нос лодки. Теперь по темной воде перед лодкой скользил его желтый несильный свет.
«Однако как же быть, — думал он. — Я обещал Тане не уезжать, а ехать-то нужно. Если все уедут, а я останусь, как это будет выглядеть? Что здешние жители подумают?.. Тогда уж и с родителями придется познакомиться. И тогда, кто я, жених?.. Не было печали! Глупее не придумаешь…»
Прохладный ветер дул в спину, но от весел он разогрелся и это было даже хорошо. Редкие звезды мерцали сквозь просветы в облаках, но облаков было очень много, и звезд потому мало. Тонкий блестящий серп месяца то выскальзывал из облаков и чуть серебрил темную воду, то снова пропадал.
— Знаешь, — вдруг сказала Таня. — Ты поезжай сегодня вместе со своими… если хочешь.
Он как-то промедлил с ответом.
— Мне не обязательно уезжать, — сказал он не совсем уверенно. — А ты хочешь, чтоб я ехал?..
— Нет, — сказала она тихо, и какое у нее лицо, в темноте он не мог разглядеть — Ты не думай обо мне… Это я так давеча — мне было очень грустно… Ты не думай, что раз обещал….Ты поезжай, а потом приедешь, может быть…
— Не «может быть», а точно приеду, — с уверенностью сказал он. — В конце каникул приеду.
У калитки он поцеловал Таню на прощанье. Она закинула руки ему на шею, и, когда он отнял губы, она не разомкнула рук, а уткнулась в его плечо и так затихла. Так, обнявшись, они стояли долго — минут пять показалось Антону, — а она все не отпускала его. Светало. Уже вырисовывались в сероватой мгле соседние дома с покатыми крышами, ближние заборы, темные кроны деревьев. В некоторых окнах зажглись огни.
— Танечка, — сказал он мягко. — Мне пора…
— Я провожу тебя до конца улицы, ладно? — сказала она, зябко передернув плечами. Он опять снял куртку, набросил ей на плечи, и они пошли, обнявшись.
Возле поворота, он остановился и поцеловал ее, что должно было означать начало прощанья.
— Можно, я провожу тебя еще немного? — попросила она, глядя на него с мольбой.
И они прошли еще улицу в сумерках медленного рассвета. Все больше в домах светилось окон, громче кричали во дворах петухи. У тети Фени тоже светилось одно окно — наверняка, это Кешка уже встал и собирается на поезд. Антон остановился, не доходя до калитки.
— Танечка, — сказал он. — Ну давай попрощаемся. — Он взял ее за плечи, притянул к себе, но она энергично замотала головой, «Нет, нет!.. — шепотом вскрикнула она. Она смотрела ему в лицо расширенными остановившимися глазами, в которых блестели слезы, и мотала головой. — Нет, потом! Я тебя еще провожу». Он видел, что еще миг, и она расплачется, разревется, по-детски, в голос.