— Не-е-е — отрицательно покачал головой Бекас, поддержав такую шутку — Тем более, что мне в ответ-то, клясться совсем тут не на чем. Святой Георгий? Ну — это для меня такое… Разве, что вот — на крокодилах с гармошкой.
Бекас в первый раз, за все время, увидел, как она улыбнулась и сказала:
— Говоря про пулемёт, ты сказал «мы». До того были у тебя одни: «я», «мне», «меня».
— И не продолжайте, товарищ, — ответил Бекас, по новой макая баранку в сгущённое молоко, — я понял. «Мы» — это символ вашей веры.
— Можно и так сказать.
— Вашей, но не моей. — Бекас облизнул сгущенку со своих пальцев.
— Ну, и я уже поняла. Можешь и ты не продолжать.
Бекас все еще рассматривал свои пальцы, качнул головой.
— Однако… — он прервался.
— Что, однако?
— Однако, — продолжил Бекас, как бы между прочим, показал себе на плечо, — от очередной звездочки и от персонального ордена за заслуги, не откажешься, если дело выгорит наше.
Бекас сделал сильное ударение на слове «наше».
— Ну, а с чего бы мне отказаться? — сказала она и тоже взяла баранку, макнула в сгущенку.
— Да, я вот и говорю — со всех сторон у тебя гладко выходит, старший лейтенант.
— Что ж, я рада, что в конце концов, мы окончательно перешли на «ты». — проигнорировала Валентина его выпад.
В кухню вошла Ленка-Дурочка и сразу направилась к Валентине. Ленка подошла к ней без всякого стеснения провела рукой по ее кожаной куртке, по ее волосам, сказала: «красивая» и прижалась к ней, как к новой игрушке, которую получают дети в подарок. Из-за дверного косяка медленно выплыл протодьякон Егорыч.
— Здравствуйте, — сказал он и вежливо поклонился обоим по очереди и Бекасу, и Валентине, не входя.
— Извини, Егорыч, мы тут у тебя, как бы по-свойски, по-соседски. — сказал Бекас.
— Сидите, сидите! Ничего, ничего! Сидите, сидите! Пойду Пирата поищу. Куда его бес понес, старого?
Егорыч, так же медленно, как и появился, скрылся за дверным косяком.
Валентина одним пальцем нажала улыбающейся Ленке-Дурочке на нос и изобразила звук дверного звонка: «Дзинь!»
Егорыч нашел алабая Пирата в дальней разрушенной части коровника. Пес завилял хвостом, прижимая голову к земле, подошел к Егорычу, заглядывая в глаза хозяину, извиняясь. По прижатым ушам и положению его головы было видно, что ему стыдно пред хозяином за то, что он, сторожевой пес, так испугался и не защитил территорию от произошедшего только что нашествия чужих.
Егорыч вовсе не сердился на него, напротив — ласково потрепал его за холкой, сказал: «Ступай, ступай на место!».
Пират, озираясь на хозяина, чтобы быть уверенным, что правильно всё понял, неспешно побрел к себе в будку, стоявшую во дворе у входа в коровник. Когда он пересекал двор, в нос ему ударило сочетание плохих, дурных запахов, запахов беды, которые он, старый пес, уже хорошо знал. Это были два запаха: запах пороха и запах крови. Когда эти два запаха появлялись вместе, Пирату становилось страшно.
Чтобы занять себя чем-то Егорыч, подсыпал на пол коровника свежей соломы и опилок, поверх влажного верхнего слоя. Поилки и кормушки уже чистые, после утреннего кормления, он еще раз вычистил и помыл. В той нехитрой своей работе, он старался на совесть, старался исправить хоть что-то вокруг — все то малое, что было в его силах, пока обезумевший мир катился в пропасть.
Когда он пошел сполоснуть тряпку в ведре, стоявшем у входа, он услышал, как сосед и чертова баба-жиличка что-то хлопотали у входа в коровник, загружая свое в тот чертов мотоцикл цвета катафалка. Он остановился за дверью. Грязная вода капала с тряпки на пол, но Егорыч решил не выходить во двор. Он вовсе их не боялся, ни соседа Бекаса, ни чертовой бабы. За многие свои годы он уже научился разбираться в людях, по первому взгляду быстро понимал, что от кого можно ждать. Ему просто ничего этого не хотелось видеть.
Только когда он услышал за дверью звук зарычавшего мотоцикла, а потом голос Ленки-Дурочки, кричавшей на распев: «Досви-и-ида-а-ани-и-ия!», он приоткрыл дверь и увидел Ленку-Дурочку, махавшую вслед удалявшемуся мотоциклу, на котором были двое.
Чертова-жиличка была за рулем мотоцикла, за ее спиной, на сиденье был приторочен большой столитровый рюкзак, который Егорыч много раз видел на спине соседа. Бекас сидел на заднем крае коляски — сесть в коляску он не смог — вся коляска была забита доверху; он смог только просунуть в ее глубину одну свою ногу.
— Досви-и-ида-а-ани-и-ия! — кричала Ленка-Дурочка им вслед.
Она повернулась, увидела протодьякона, выглядывающего через щель, спрятала одну руку за спиной, другую выставила перед собой.