– Ага… Один. – Зуй тоже кивнул. – И на вас напали, мужиков прибили?
Мальчик кивал.
– А ты утек?
Мальчик насупился, кивнул.
– А видал ты тех убивцев-то? Сможешь опознати?
Мальчик подумал и отрицательно покрутил головой.
– Погодь, – подал голос Василь Настасьич. – Обаче[92] ты же указывал на тех жильцов из Поречья, что на бреге стояли-то?
Мальчик посмотрел на него.
– В воду от них аки угорелый кинулся, – подтвердил Нечай.
Мальчик смотрел в пол, сопел.
– Вот нелюбие[93]! – воскликнул Зуй Жирославич. – И крамола вновь от Поречья!
– Да долго ли туда на лодке сходить? – спросил Василь Настасьич. – Там прямо и все искусити. И коли жители убивцы, изымати[94].
Зуй Жирославич посмотрел на купца.
– Быстро сказка сказывается, – проговорил он. – А тут на деле намучаешься. Да еще с этим немко. Наказанье господне… В том Поречье одне ушкуйники и живут, хужее сыроядцев клятых! Кажный год, яко льды вскрываются, оне крамолу и куют. Пограбляют купечество али богомольцев чрез нас до Кыёва пробирающихся. Нету силов с имя справиться. Войной, што ль, на их идити?
Зуй Жирославич задумался. Василь Настасьич налил себе в кружку из крынки, выпил, вытер усы.
– Грамоте не разумеешь? – спросил Зуй Жирославич мальчика.
Тот покрутил головой.
– Ах ты… нелюбие так нелюбие…
– Выходит, сперва грамоте обучить его надобно, – с усмешкой молвил Василь Настасьич. – Али такого же немко сыскать, да грамотного. Оне друг дружку враз поймут.
– Небось, есть у них разумеющие такую-то беседу немко, на пальцах. А нам, сирым, оно недоступно. Враз запутаешься в этом необытном[95] деле. Да и все одно тех кощеев придется в Смоленск справлять, – говорил Зуй Жирославич, морщась и узя и без того узкие глаза. – И давно прошаю силы у смольнянских тиунов на тых поречских ушкуйников: дайте дружинников, враз с имя поладить сумею. Не дают… Обещаньями кормят. Известно, от слова до дела сто перегонов… Сулить – дело боярское, исполняти – нашенское. А знаешь что, – сказал он, вскидывая глаза на купца, – повезут робята твой товар прямо сегодня, найдутся коло[96]. До самого Днепра и довезут. Обаче! Ты возьмешь немко с собою и отведешь в граде княжеским тиунам.
Василь Настасьич посмотрел на Сычонка.
– Яко это – с собою?..
– А вона. Забирай, – сказал Зуй Жирославич и махнул рукой на Сычонка. – Пущай тама и попекутся, помозгуют сами. Убо, можа, пошевелятся. Своих умудренных пытателей шлют. А про меня скажи: не застиг, в отъезде Зуй Жирославич бысть.
– И ты поприяти[97] прямо сейчас? – вопросил Василь Настасьич.
– А то якоже[98]. Мое слово! – ответил твердо Зуй Жирославич. – Будет тебе коло. А мужики потянут ладью вверх из озера по речке до самых до верховьев. А тама волоком – и в Днепр. Ежели не желаешь тут ладью-то оставить на сохранение.
– Да не, – отвечал Василь Настасьич. – В Смоленске поторгую, а оттудова на Киев пойдем с другими ладьями. А оттудова хочу и к Царьграду.
– Вона какое у тебя рачение[99]!
– То не рачение, – отвечал Василь Настасьич. – А кобь[100] купецкая.
Зуй Жирославич засмеялся сухо, зло, но и весело.
– Прикобили[101] табе, Василь Настасьич! Вота! Решено?
– Решено, – отвечал купец, взглядывая на мальчика, на Нечая.
Нечай покосился на Сычонка.
– Снова возня с этим телком.
– А ты, малец, – сказал Зуй Жирославич, – князю-то в ноги и пади да все поведай… ну, как сумеешь. Пущай напускает на Поречье дружинников и своих тиунов, правеж им тама чинит. А хоть и вовсе куды переселяет, тама у их тать на тате татем погоняет. Пущай заставят поречских рылом хрен копать.
Василь Настасьич просмеялся, обернулся к Нечаю, оглаживая бороду.
– Нечай, давай-давай, ступай, вели мужикам все выгружать. Будут сейчас коло. А малого мы доставим куды надоть.
И Нечай повернулся, пошел и мальчик. У двери Нечай схватил мальчика за плечо и встряхнул.
– Куды наперед лезешь?
И он дал ему снова затрещину.
Мальчик оглянулся на обидчика.
– Не зырь, а беги, Карась Немко! Вели робятам носить все на землю! – гаркнул Нечай и захохотал своим скрежещущим, каким-то ржавым смехом.
Часть вторая
Смядынь
1
Весенний Смоленск плыл над Днепром в облаке легкой яркой зеленой листвы на горах, в резких криках чаек, горластых петухов, вороньем грае, мычанье коров и собачьем лае. На главной горе высился собор, и его, и холм называли Мономаховым, или Детинцем, а по другим горам и в низинах стояли церкви, деревянные и каменные.