— Симочка, я видел этих рабочих. Это бригада глухонемых. Причем, как мне сказали, одна из лучших бригад на заводе. В цех они добровольно пришли в войну, еще мальчишками, когда было трудно с рабочей силой, а сейчас так вросли в судьбу завода, что ни о какой другой работе и думать не хотят. Меня с ними познакомили, когда я снимал в этом цехе несколько эпизодов в «Заводских сполохах».
А диктор продолжал свой заранее запрограммированный текст:
«На завод имени Владимира Ильича Светлана Каретникова пришла совсем девочкой, сразу же после десятого класса. Сейчас коллективу, в котором работает Светлана Каретникова, присвоено почетное звание бригады коммунистического труда, а полгода назад бригаде вручено переходящее знамя завода».
И вновь телекамера выхватила лицо Светланы крупным планом. С экрана смотрела девушка в рабочей блузе и в светлой косынке. Кораблинов поежился, чувствуя, что сбоку на него смотрит жена. Губы Светланы дрогнули в тонком изломе улыбки, которой она словно бы хотела сказать Кораблинову: «Ну что, Сергей Стратонович, вот мы и встретились. А вы такой же, как и прежде — знаменитый, всемогущий Кораблинов…»
Пошли новые кадры… Тот же длинный и просторный цех, под крышами которого здесь и там маячили хоботы тросов подъемных кранов, от фрезерных станков сверкающей гривой молодого жеребенка, скачущего по степи, летели снопы металлической стружки, вертелись большие и маленькие карусельные станки, медленно погружались в огромные чаны с расплавленным оловом тяжелые роторы электромоторов, с гиком носились по цеховым пролетам на юрких электрокарах лихие такелажники, в красильном отсеке в чаны с нитроэмалью погружались готовые детали и машины, над сборочными столами склонялись сосредоточенные лица укладчиц… Цех, как огромный, четко работающий сложный механизм, жил своей машинной жизнью, движимой силой электрического тока и волей человеческого разума.
И вдруг в этом разумно организованном хаосе звуков и движений появилась фигура старика с палочкой в правой руке. В левой руке старик держал шляпу. Он шел по цеху, как старец патриарх когда-то шел по храму между рядами коленопреклоненных прихожан, пришедших в церковь на откровенную исповедальную беседу с богом. Его приветствовали со всех сторон рабочие цеха: кто поднимал сжатый кулак и подкреплял свою любовь и уважение к старику сердечной приветственной улыбкой, кто просто махал рукой и показывал на станок — мол, рад бы отойти, да он не отпускает, — кто просто молчаливо улыбался и кивал головой почетному ветерану завода…
А старик шел через весь цех к своему старенькому «Кингу», за которым он простоял не один и не два десятка лет.
«А это Петр Егорович Каретников. Он пережил две династии капиталистов, владельцев завода, — братьев Гопперов и Михельсона. Уйдя на пенсию, старейший ветеран завода ведет большую общественную работу. Сегодня он пришел в цех посмотреть, как трудятся на карусельных станках молодые рабочие, недавно торжественно посвященные в рабочий класс».
Старик прошел сквозь строй приветствий к тому участку цеха, где громоздились три новых могучих карусельных стана советского производства. При виде Каретникова, остановившегося у первого стана, рабочие парни на других станах оживились и легким поклоном головы поприветствовали своего старого учителя и продолжали работу.
Телекамера наплыла на лицо Петра Егоровича. Был отчетливо виден профиль его лица и слегка согбенная спина.
— Симочка, что ты можешь сказать об этом лице? — спросил Кораблинов, не отрывая глаз от экрана телевизора.
— Ты только вглядись в это лицо!.. Сколько в нем достоинства!.. Хотела бы я знать, что чувствует в эти минуты твой друг, знаменитый скульптор Рогов, если он тоже, как и мы сейчас, видит этого старого рабочего?..
Вдруг совсем неожиданно на смену заводским кадрам на экране появились кадры осеннего парка с желтой облетающей листвой. По пустынной аллее идут дед и внучка. Оба в плащах и в головных уборах. На Петре Егоровиче широкополая серая шляпа, Светлана подняла капюшон.
— Как поразительно походит на Горького! — вырвалось, как удивление и как восторг, из груди Серафимы Ивановны.