Когда рабочий вышел из зала, Брылев резко повернулся к притихшим «баррикадам»:
— Что же будем делать? Ведь через неделю первые прогоны, а через двадцать дней — генеральная. Премьеру планировали на Восьмое марта. Вы понимаете — я чуть ли не поклялся самому директору и Таранову, что к женскому дню мы подарим работницам завода новый спектакль!.. По цехам уже распределяют билеты… Вы только вдумайтесь: не просто раздают, а распределяют!.. На премьеру придут лучшие люди завода!.. И вдруг… Какой-то шалопай, мамай губастый, срывает все наши планы! Это же неслыханное безобразие!..
Артисты по-прежнему подавленно молчали. Все ждали решения Брылева. А он, развевая длинными полами давно не утюженного пиджака, то принимался расхаживать по сцене, то, окаменев, смотрел в темноту пустынного зала, где на переднем ряду, в самой середине, сидел старик Петр Егорович Каретников. Как ветерана завода (а туда он пришел еще до его последнего хозяина — Михельсона, когда заводом владели братья Гопперы) и как участника баррикадных боев на Остоженке Петра Егоровича пригласили быть консультантом спектакля. А когда при первой встрече Брылев сказал старику, что его имя крупным шрифтом будет красоваться на афише, Петр Егорович разгладил свои жесткие усы, колко ухмыльнулся и ответил:
— Мы, товарищ режиссер, революцию совершали без афиши. Защищали ее тоже без реклам. Так что об этом у вас пусть душа не болит. Чем могу, тем помогу.
Слова эти были сказаны еще в декабре, в кабинете заместителя секретаря парткома завода Таранова, который специально для этого разговора, по просьбе Брылева, пригласил Петра Егоровича Каретникова, проработавшего на заводе до почтенной старости и ушедшего четыре года назад на пенсию. За своим карусельным станком «Кинг» он простоял больше сорока лет. И вот теперь он, Петр Егорович Каретников, бывший командир десятки красногвардейцев, с боем бравший железобетонную вышку, что находилась на расстоянии прицельного винтовочного выстрела от Большого Каменного моста, тот самый Петр Каретников, который стрелял в юнкеров, засевших в Кремле и в сквере перед храмом Христа… сидит в холодном, пустом зале заводского Дома культуры, и перед глазами его — а память еще светла — проходят живые картины боев за Советскую власть.
На репетицию Петр Егорович сегодня пришел не один. С ним уже второй раз приходит его внучка Светлана, ученица седьмого класса.
Прижавшись коротко подстриженной головой к плечу деда и кутаясь в воротник зимнего пальтишка, из которого она давно уже выросла, Светлана смотрела на сцену и с ужасом ждала той минуты, когда Павлика Андреева смертельно ранят и как он в бреду будет звать Сашу Киреева… Но какая нелепая и досадная случайность!.. Репетиция оборвалась. Сашу Коробова увезли в больницу. Рассерженный режиссер, прогнав рабочего, теперь принялся бранить актеров, которые, оказывается, тоже в чем-то виноваты, а сам нет-нет да и посматривал в сторону Светланы, точно опасаясь сказать такое, чего нельзя говорить при детях.
— Нет, это не просто накладка!.. Это провокация!.. Это диверсия!.. — не унимался Брылев. Пытаясь прикурить трубку, он сломал несколько спичек, чем насторожил пожарника Дома культуры, который в массовке играл красногвардейца и несколько раз по ходу спектакля изображал «толпу».
Поймав на себе пристальный взгляд режиссера, Светлана съежилась и еще плотнее прильнула к деду. А Брылев, осененный неожиданно пришедшей в голову мыслью, стоял на авансцене, рядом с суфлерской будкой, и, вытянув вперед шею, в упор смотрел на Светлану.
— Петр Егорович, идея!.. — прогремел со сцены Брылев.
— На идеях мир держится! — донесся из зала бас.
— Что, если на Павлика попробуем вашу внучку?.. А, Петр Егорович?..
По спине Светланы поползли мурашки. Дед круто посмотрел на нее сверху и улыбнулся в усы.
— Да она же девчонка, Корней Карпович.
— Ну и что?
— А играть-то нужно мальчишку… Да еще какого мальчишку! Сорвиголова, огонь!..
— Все это ерунда!.. Во всех, даже академических театрах, мальчишек отродясь играли девушки-травести. — Брылев подошел к самому краешку сцены и, наклонившись вперед, выставил перед собой длинные руки, словно пытаясь дотянуться до Светланы. — Девочка, поднимитесь, пожалуйста, на сцену.
Светлана испуганно посмотрела на деда. Тот кивком головы и какой-то особой, будто благословляющей, улыбкой дал ей понять: «Попробуй… Не боги же горшки обжигают» — это была любимая пословица деда.