В третьем ряду сидели члены жюри. Их было девять человек. Был среди них и Кораблинов. Совсем седой, но по-прежнему гордый и величественный. Рядом с ним сидел Волчанский.
В директорской ложе разместились директор завода, секретарь парткома, его заместитель Таранов, председатель завкома, главный инженер завода и Петр Егорович Каретников. За их спиной весь спектакль простоял Владимир Путинцев. В темном вечернем костюме, в белоснежной сорочке, он выглядел строго и несколько официально.
Мать и отец Светланы вместе с Брылевым и Капитолиной Алексеевной сидели в соседней ложе.
Несколько раз дежурная по правому крылу амфитеатра предлагала Владимиру стул, но он благодарил за любезность и отказывался. Ему не сиделось. Он видел четкий профиль Кораблинова, напряженно следил, с каким неослабевающим вниманием взгляд старого режиссера был прикован к сцене. Видел также Владимир, как Дмитрий Петрович Каретников, счастливый и полный отцовского достоинства, не спускал глаз с дочери. Рядом с ним затаив дыхание, не шевелясь сидела Елена Алексеевна.
Оба они в эти часы, пожалуй, меньше всех из сидящих в зале следили за тем, что происходило на сцене. Не только драматизм событий в пьесе волновал отца и мать Светланы и наполнял их души огромным чувством сопереживания.
Брылев весь спектакль сидел чинный и торжественный. Он был уверен, что не кто-нибудь, а он, Корней Брылев, первым открыл в Светлане Каретниковой искорку таланта. Это он, а не кто другой, девизом мечты Светланы и надежд ее начертал перед ней древнюю мудрость римлян: «Per aspera ad astra!»
И он был прав. «Смотрите, люди!.. — всем своим счастливым видом как бы восклицал Брылев. — Это моя работа! Здесь все мое: моя закваска, мой труд… Моя школа!..»
Никогда Брылев не думал, что злопамятный и болезненно тщеславный Кораблинов в интервью для «Советской культуры» может выступить с такой высокой оценкой игры Светланы. И это после всего того, что случилось четыре года назад. Об инциденте в ресторане «Чайка» Брылев знал. Знал он и о последнем визите Кораблинова к Светлане домой, когда он принес приказ о зачислении ее в институт.
Спектакль заканчивался… Гибель героини протяжным многогрудым вздохом отозвалась в замершем зрительном зале.
Героиня умирала на баррикадах. Умирала с улыбкой гордости и надежды, что жизнь прожита не даром. И последние слова, которые произнесла она: «Товарищи!.. Друзья!.. Пронесите меня туда, вперед, где бой!.. Туда, где бой!.. Там мне будет легче…», — прозвучали, как шелест крыльев смертельно раненной чайки. А потом она затихла.
Вот прозвучали последние грозовые аккорды побеждающей музыки революции.
Упал занавес.
Минутная тишина, сковавшая зрителей, вдруг разорвалась. Аплодисменты хлынули на сцену, затопили зал и, распахнув двери, вырвались в вестибюль.
Спектакль закончился… А тяжелый занавес все поднимался и опускался, опускался и поднимался. Когда все участники спектакля вышли на поклон, к ногам Светланы упали цветы, брошенные кем-то из заводских. Напирая на обитый бархатом барьер, за которым была оркестровая яма, взволнованные зрители отбивали ладоши. Потом еще и еще летели цветы к ногам красногвардейцев Замоскворечья. А Брылеву казалось, что весь этот взвихренный прибой аплодисментов накатывался на его ложу, где сидит он, первый учитель и режиссер Светланы.
Капитолина Алексеевна, комкая носовой платок, с трудом удерживала себя на месте. Потом она встала. Ей казалось, что все, что проходит перед ее глазами, — сон, который может каждую минуту оборваться. Наклонившись к уху Брылева, она горячо и взволнованно шептала ему, продолжая громко хлопать в ладоши:
— Корнеюшка, милый, ты только посмотри на Сережку Кораблинова! Мне кажется, я дважды заметила на его глазах слезы!
— Таким я редко его видел, — ответил Брылев, который тоже стоял и аплодировал.
Потом из зрительного зала прогудел чей-то немолодой бас, который тут же был подхвачен дружными, более звонкими голосами:
— Режиссера!..
— Корнея Брылева!
— На сцену!..
— Режиссера!..
Брылев поправил галстук, приосанился, оглядел сверху вниз партер, бегло окинул глазами амфитеатр и, чувствуя на себе взгляды знакомых и совершенно незнакомых людей, которые, обернувшись к его ложе, продолжали аплодировать, тронул за локоть Капитолину Алексеевну: