— Я слушаю вас, Сергей Стратонович.
— Ты можешь забыть старую обиду?
— Да.
Кораблинов повернулся к Светлане:
— Когда у вас свадьба?
Светлана растерялась. Стыдливо оглядевшись по сторонам, она остановила взгляд на Владимире и, словно получив подтверждение своим мыслям, повернулась к Кораблинову:
— Через две недели. В последнее воскресенье этого месяца.
— Володя, я хочу быть на вашей свадьбе твоим посаженым отцом.
Капитолина Алексеевна поднесла к глазам платок и всхлипнула.
Голос Владимира дрожал:
— Я… Сергей Стратонович… Собственно… — И он почувствовал, как горло перехватили спазмы. — Спасибо…
Кораблинов заключил Владимира в крепкие объятья и по-русски три раза поцеловал его.
Никто почти не слышал, как дверь бесшумно открылась и в гримуборную вошли Елена Алексеевна, Дмитрий Петрович и Петр Егорович Каретниковы. Светлана стояла к ним спиной. А когда обернулась и увидела вошедших, то бросилась на шею матери и, повизгивая от радости, целовала ее щеки, глаза…
Брылев взял за руку Петра Егоровича и нарочито громко, как конферансье, представил его Кораблинову:
— Главный консультант спектакля… Участник Октябрьских боев и штурма Московского Кремля, ветеран завода, бывший красногвардеец Замоскворечья Петр Егорович Каретников!.. Прошу любить и жаловать!..
— Не перехвалите, Корней Карпович, — смутился старик.
— Дедушка Светланы? — удивленно спросил Кораблинов.
— Так точно! Одного сплава, одной породы, одной каретниковской закваски! А это, — Брылев уважительно показал в сторону Дмитрия Петровича и Елены Алексеевны, — родители нашей сегодняшней дебютантки!
— Вашей дочерью можно гордиться! — проникновенно сказал Кораблинов.
Еще не поборов смущения, Каретниковы по очереди жали руку Кораблинову, называли свои имена, а сами нетерпеливо ждали момента, чтобы обнять дочь и внучку, поздравить ее с успехом.
— А потом… — Кораблинов развел широко руками и хотел сказать что-то еще, но, видя, что сияющие от счастья родители и дед его уже не слушают, по очереди зацеловывая Светлану и тиская ее в объятиях, отошел в сторону. Стоял и любовался полнотой сдержанного отцовского счастья, чистотой материнских слез, стыдиться которых в эти минуты просто грех. Особенно покорил его дед Светланы. Он прижал внучку к груди и, глядя куда-то поверх голов всех, кто находился в комнате, сказал, словно они были вдвоем.
— Спасибо, дочка.. Спасибо… Так вот всегда нужно… И в жизни у тебя чтоб было так, как у Люси Люсиновой. — Лицо деда было суровым.
В худом, высоком и сутуловатом старике Каретникове наметанным глазом режиссера-художника Кораблинов увидел яркий социальный типаж, человека с большим и светлым прошлым. Повернувшись к Брылеву, он театрально-царственно предложил:
— Корней Карпович, налей!.. Здесь все свои!..
Брылев со звоном откупорил шампанское и начал разливать по бокалам. Ему помогал Владимир.
— Эх!.. Была не была — повидалась! — звонко воскликнул Брылев. — Дальняя дорога, казенные хлопоты, сердечные встречи, нечаянный интерес, и все кончается свадьбой!.. Все идет как в добротной классической драме!..
— Что ты делаешь, Корней! — всполошилась Капитолина Алексеевна. — Ты, кажется, и себе налил?
Брылев поднял бокал и подмигнул ей.
— Не волнуйся за Брылева, Лексевна!.. Это моя предпоследняя в двадцатом веке. Последняя чарка будет на свадьбе у Светланы!
Только один Владимир видел, что в свой бокал Брылев налил нарзан, а поэтому он знаком, незаметным для других, успокоил Капитолину Алексеевну.
— Прошу, Корней, тост! — обратился к нему Кораблинов.
— За сибиряков, которые в сорок первом защищали Москву! За сибиряков, которые сегодня побеждают Москву и московских красавиц!.. — Широким жестом Брылев показал на Светлану и Владимира.
Все подняли бокалы. Владимир подошел к окну. Сильной отмашью руки распахнул штору. Цветное зарево сияло над стенами Кремля. Били куранты. Владимир вернулся к столу. Сдвинули бокалы.
— За искусство и за жизнь! — торжественно провозгласил Кораблинов, почтительно глядя на старшего Каретникова.
— За жизнь и за искусство! — так же торжественно поддержал его Петр Егорович.
Хрустальный звон бокалов слился с боем курантов. За широким светлым окном на фоне ночного московского неба вырисовывались четкие силуэты Кремлевских башен.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
На улице шел дождь. Шел с самого полудня. Через открытую форточку было слышно, как приглушенным дробным шелестом он стелился по шиферной крыше дачи и, стекая во подвесному железному желобу, монотонно гудел в водосточной трубе. Изредка в эту однообразную и тоскливую музыку осеннего ненастья врывался прилетевший со стороны железной дороги чугунно-надсадный гул тяжелого товарного состава, который проходил мимо дачной платформы на полной скорости, огласив тревожно-предупреждающей сиреной электровоза утонувшие в дождевой хмари и непроглядной темени молчаливые, мокрые дачи, в которых еще кое-где рыжими квадратами светились окна.