— А мою маму в парке выставили, — торопился Петя. Он хотел показать, какой величины портрет, но из-за тесноты не смог этого сделать.
— А мне папа коньки купил, — сказал Владик.
— Какие?
— «Советский спорт»!
— С ботинками?
— Да.
— Вот здо́рово! А дашь попробовать?
— Конечно, дам!
Они разговаривали быстро, громко, торопливо, словно стараясь наверстать упущенное время.
Тут затрещал звонок. Сеанс окончился. За стеклянной дверью из зрительного зала повалила толпа. У всех были печальные лица. Многие вытирали глаза платками. Видно, картина, которую все только что смотрели, была очень печальная. Ребята притихли.
Вдруг Петя завертелся и стал тыкать пальцем в стекло:
— Смотри-ка, кто идёт!
— Где?
— Да вон там, видишь! Вон! Помнишь, художница от слова «худо»!
— Где? Где? — встрепенулся Владик. Он изо всех сил прижался носом к стеклу. — Ой, верно! Она!
Он увидел совсем близко от себя темнорусые косы с пунцовыми бантами, шапочку с мохнатыми шариками, большие, полные слёз глаза. Это была Тата Винокур. Она держала за руку пожилого коренастого человека с седой головой, румяным лицом в крупных складках и изжелта-седыми усами.
— Тата! Тата! — закричал Владик и стал дёргать запертую дверь.
— Зачем она тебе? — удивился Петя.
— Так… надо… Тата!
Но дверь была наглухо закрыта, и голоса Владика в шуме толпы по ту сторону двери, конечно, не было слышно.
Что делать? Раздумывать некогда. Владик повернулся и, ни слова не говоря, стал усердно работать локтями, пробираясь через фойе, чтобы перехватить Тату внизу, у лестницы, на дворе.
Нелегко ему было пробиться сквозь толпу. Но вот и лестница. Владик стал ждать. Выходившие из кино толкали его, задевали, сердились:
— Мальчик, что ты стал на дороге?
Но Владик упрямо стоял на своём посту. Он долго там простоял, но ни Таты, ни дедушки не было. Вот уже все прошли, а их всё нет. Значит, либо он их прозевал, либо они прошли раньше, пока он пробивался сквозь толпу. Обескураженный Владик вернулся в фойе. Здесь было темно и безлюдно. Сеанс уже начался. Владик побежал по опустевшему фойе к высокой двери зрительного зала, но стоявшая у дверей контролёрша остановила его:
— Тише, мальчик, нельзя. Уже идёт журнал.
— Тётенька, пустите… Там все наши… весь класс…
— Нельзя, нельзя… Ступай вон туда, на балкон.
Владик послушно побежал на балкон. Он поднялся по узкой лестнице, толкнул дверь и очутился в кромешной темноте. Растопырив руки, он стал осторожно, точно слепой, продвигаться между стульями. Он чувствовал рядом с собой людей, он задевал чьи-то колени, наступал кому-то на ноги… Он слышал сердитые голоса:
— Гражданин, осторожней! Не могут во-время прийти!
Наконец Владик нащупал свободное место. Он откинул сиденье, сел и привалился к спинке стула, усталый после утомительного путешествия в темноте.
Одиннадцатая глава. «Любка-артистка»
Владик протянул вперёд руки и нащупал в темноте обтянутый плюшем край барьера. Значит, он очутился в первом ряду. Это хорошо.
Он положил на барьер локти и упёрся подбородком в сцепленные пальцы. Сидеть в такой позе было неудобно, потому что барьер стоял довольно далеко от стула. Но Владик просидел так, не шевелясь, на самом краешке стула, почти все два часа, пока шла картина.
За спиной раздавалось негромкое, мерное стрекотанье, точно там, в темноте, протекал невидимый ручеёк. Из маленького квадратного окошечка струилась полоса света и, расширяясь, падала на экран. А на экране происходило то, что потрясало Владика до глубины души.
Он видел белые домики, высокие копры, конусы породы и узкие улочки шахтёрского городка Краснодона. Сейчас здесь хозяйничают гитлеровцы. Вот идёт концерт в бывшем шахтёрском клубе. В зале сидят фашистские офицеры. На сцене высокий, худой Иван Туркенич лихо пляшет и поёт под гитару песню «Бродяга».
Тем временем Люба Шевцова, весёлая, красивая «Любка-артистка», и отчаянно смелый Серёжа Тюленин украдкой пробираются к фашистской бирже труда.
Они поджигают биржи. Пламя вздымается к небу, оно закрывает весь экран. Пожар разгорается. Фашисты в панике бегут из клуба.
— Ура! Так их, так! — кричит Владик и в восторге стучит кулаком по плюшевому барьеру.
Внизу, под Владиком, сидят ребята из пятого «Б». Они тоже кричат:
— Ура, Серёжа, молодец!
Пятый «Б» занял целых два ряда. С краю сидит Кира Петровна. Сначала её немного тревожило, что Владик Ваньков пропал. Потом картина так захватила её, что она забыла и про Ванькова, и про себя, и про весь пятый «Б», про всех своих «богатырей».