Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Складки занавеса тайны над своей загадкой
Приоткрыла, отвечала: «Я с ушей сняла
Перлы и вопрос свой первый ими задала
Две жемчужины послала я ему сначала:
«Жизнь – два дня лишь! Понимаешь?» – я ему сказала.
К двум моим он три прибавил. Это говорит:
Если даже пять – так тоже быстро пролетит.
Я растерла и смешала сахар с жемчугом,
И в ответ ему послала сахар с жемчугом.
Пыль жемчужная, что с пылью сахарной смесилась,
Означает жизнь, что сильной страстью омрачилась,
Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя,
Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя.
В чашу молока тогда он всыпал эту смесь,
И на дно тяжелый жемчуг опустился весь.
И растаял легкий сахар в чаше молока.
И была ему загадка трудная легка.
А как молоко из чаши этой испивала,
Я себя грудным дитятей перед ним признала.
А когда ему в ответ я перстень отослала, –
Тем на брак со мной согласье витязю давала.
Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать,
Что ему во всей вселенной пары не сыскать.
Я вернула вместе с первым равный самоцвет.
«Видишь, мы с тобою пара», – мой гласил ответ.
К самоцветам этим третий подбирать он стал,
Третьего ж на белом свете он не отыскал.
И тогда он голубую бусину достал,
Против сглаза на златую нитку навязал.
И украсилась я тою светлой бирюзой,
Пред его клонилась волей, словно пред судьбой.
На моей сокровищнице вещая печать, –
Бусина любви да будет грудь мне украшать!
Для него, за то, что пять он кладов мог узнать,
Музыку царей могла бы я пять раз сыграть».
Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен,
Что под плетью сыромятной выровнялся он,
По обрядам брачных празднеств тут же поутру
Приготовил все, рассыпал сахар на пиру.
Как звезду Зухрэ Сухейлю, отдал дочь свою.
Пир устроил несказанный, как пиры в раю.
Благовоньями в чертоге пол осыпан был.
Там он кипарис и розу рядом посадил.
Вот последний гость покинул падишахский дом.
Витязь наконец остался с милою вдвоем.
И когда искавший лалы россыпей достиг,
Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг.
Целовал в ланиты, в губы он стократ ее,
Он покусывал то финик, то гранат ее.
Совладал алмаз прекрасный с перлом красоты.
Сокол сел на грудь фазану, павши с высоты.
Талисман свой он увидел на ее запястьи
И любовь в ее нарциссах, опьяненных страстью…
Жил он с ней в любви и счастьи, лучших не просил.
Красные, как щеки милой, платья он носил,
Ибо в первый день успеха, в белый день надежды.
Предзнаменованьем выбрал красные одежды.
Ибо тою краснотою он рассеял мрак, –
Он всегда имел убранство красное, что мак.
«Шах в багряных бармах» – был он прозван потому,
Что в багряном цвете радость выпала ему.
Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет,
Этим лал ценней алмаза – алый самоцвет.
Золото «червонной серой[70]» называешь ты;
Нет у золота одежды лучше красноты.
Кровь, с душою связанная, оттого красна,
Что тонка, легка в полете, как душа, она.
Если красоты телесной в мире ищешь ты,
Помни: розы щек – основа всякой красоты.
Роза лучшая не будет ханшею садов,
Если нет у ней горящих кровью лепестков!»
А когда рассказ царевна кончила чудесный,
Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный.
И лицо Бехрама в этом блеске алых роз
Стало красным, с ароматным сходно соком лоз.
Он к славянской красной розе руку протянул,
Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.